Холодные зори

«Знамо дело, — подогревали женщин кумушки вроде Зины Рокотовой, жены опозорившегося и чуть было не лишившегося должности в свое время полицейского ротмистра, за что Зина никак не могла простить ни Наташе Вавилиной, своей бывшей подружке, а ныне «баррикаднице», ни «красной портняжке» хромоногой Маруське Борисовой. — Знамо дело, — зудила Зинка, — копеечка, прихвати ко времени — она те и рублик сбережет, а на рублик и еще кака денежка набежит. Маруська Борисова в школе своей закройной да шитейной привычна народ обдирать, что ей вдовья да рабочая копеечка».

Начали потихонечку мужички-помощнички по домам с баррикады тикать — жены отозвали. С кем, мол, идете, такие же дармоеды и прижимы, как и в потребиловке и в заводской администрации. Не успели власть заиметь, как с рабочего люда дерут втридорога.

Не услышь вовремя, не разгадай хитрый маневр подлого врага в штабе, и пошатнул бы «молочный бунт» и главную баррикаду, а не то что крайние да малые.

Два бидона молока, купленные на деньги кассы дружины, были отправлены на склад в школу и приняты Григорием Борманом. Марина Борисова по давно заведенной цепочке от одной к другой собрала всех своих надежных учениц из школы кройки и шитья прямо у себя дома. Благо на улицах ни полицейских, ни солдат, ни казаков. Занавесили шторы, зажгли свет. Маруся громко начала читать листовку:

«Товарищи женщины! Матери, жены и вдовы!..»

В ней сообщалось, что завтра вдовам с малыми детьми и женам дружинников, а также всем примкнувшим к восстанию рабочим и находящимся на баррикадах, если у них есть малые дети, будет роздано бесплатное молоко, купленное штабом дружины. Там разъяснялось населению, что копейка на трехкружечную махотку, а не на кружку, как утверждают кем-то пущенные сплетни, была своеобразной надбавкой крестьянам за их смелый приезд вопреки полицейским запретам и за ту скорость, с которой они откликнулись на просьбу рабочих. Там же приводились высокие цены на молоко на рынках губернского города. Спекулянты взвинтили их чуть ли не втрое. Говорилось и о том, что все деньги за молоко получали с населения сами крестьяне.

— Быстро-то как напечатали! — не удержала своего восхищения Глаша.

— Петр Ермов сочинил, а у нас теперь есть свой множительный аппарат. Вот мы за час все это и отшлепали, — пояснила Мария Николаевна Ефимова-Мусина.

Каждая из пришедших на явку получила 10—15 листовок и район, где они должны быть развешаны или розданы по домам. Еще через час «молочный бунт» начал утихать, а многие мужички оставили теплые закуты и снова вышли к своим постам на баррикадах. Ни один из дружинников без разрешения командира не покидал баррикад ни на час.

Но весть о «молочном бунте», видимо, дошла и до казаков, и до войска пехотного, и до полиции. Они воодушевились, а с наступлением полной темноты двинулись с Шоссейной, с Московской, от пожарки, словом, с трех сторон на баррикады.

На этот раз они подготовились хорошо. Впереди шли дворники с большими ножницами для срезания проволоки, с ломами и лопатами, с топорами и вагами, чтобы ловчее рушить проволочные заграждения, а затем и баррикады.

Разведчики дружины своевременно заметили продвижение противника и быстро донесли отовсюду необходимые сведения в штаб.

А первым заметил подготовку противника и сумел проявить большую находчивость, смелость и оперативность старый Адеркин. Рядом с его домом была амбарушка, которую приспособил под жилье, утеплил и поселился там дворник Епифан из потребиловки. Адеркин увидел соседа в полном параде, еще когда только-только завечерело. Поверх овчины натянул Епифан белый фартук, подпоясался кушаком, вывесил на видном месте ярко начищенную огромную дворницкую бляху, а за кушак заткнул рукоятью вниз железную лопату. В руках он держал ломик.

Любопытство разобрало старого моряка. По-быстрому напялил и он свой бушлатик, фуражку — и к Епифану.

— Откель это ты нарядный такой? — словно бы в шутку подбросил словцо Константин. Ан и клюнуло сразу.

— Не откеля, скажи, сусед, а куда, брат, попаду ноне к ночи.

— Да не пожар ли ужо игде? — всполошился Константин. — Да не томи ты душу, побегу, таку же справу захвачу — и с тобой. Погодь малость.

— Не шебаршись, дядька. Это, брат, доверие надоть поиметь у околоточного. Пожара-то пока вроде бы и-нет, а пламя округ да внутрях поселка.

— Не тяни ты душу, бога ради, сказывай, — не утерпел Константин.

— А игде твой Васятка? — спросил вдруг дворник.

— А игде ж ему быть? Дома, ужо с Нюшкой, подружкой своей, игры начал, — осклабился Константин, а сам весь напрягся.

— Все одно с нами тебе неча, не доверят.

— Ну и чисти свою потребилку, лопатой ровняй да ломом дерьмо подковыривай.

— Серый ты, брат. На баррикады ночью идем. Проволоку порежем, столбики повывернем, а баррикады ломиком пораскидаем. К утру тебе будет мир в человецах и благолепие на земли.

— Что ж, Епифан! Скажу тебе одно: счастливчик, у хозяев на виду. Бывай, друг, с богом, — изобразив на лице кровную обиду, ленивой походкой направился Константин к себе.