Холодный крематорий. Голод и надежда в Освенциме

– Я не могу смотреть на это теоретически, с высокой колокольни ваших идеалов, – возражаю я. – У страстей нет разума. И те, что еще теплятся во мне, требуют отмщения. Нет, я не собираюсь выбегать на улицу с ножом в руках. Не хочу зарезать своего предателя-соседа или вероломного друга. Тех, кто отводил от меня свои глупые глаза после первого же гитлеровского антисемитского закона. А после второго явился к нам в дом и оторвал от отцов, матерей, жен и детей. Тех, кто низверг нас до положения животных, если не хуже. Тех, кто растоптал в нас человеческое достоинство – наше праведное вековое наследие, нашу самоценность, – смешал его с дерьмом, разливающимся тут повсюду. Отдал на съедение легионам вшей.

– Возможно, дело просто в любопытстве, – продолжаю я задумчиво. – Как бы они повели себя в подобной ситуации? Как бы им понравился вкус свекольных и картофельных очисток? А бункер-суп – они глотали бы его так же жадно? Хотел бы я посмотреть на тех узколобых полицейских, давящих на себе вшей, на этих надутых кретинов в аксельбантах, которые после каждого имени, зачитанного из списка в Тополе, награждали его обладателя пинком. Из чистого любопытства – как я уже сказал.

Фракаш реагирует на мою вспышку снисходительным взмахом руки. И сует мне в ладонь несколько пилюль.

– Витамины. Три раза в день.

– После еды?

– Вместо, – говорит он с улыбкой и добавляет: – И не обманывайте себя, что вы в отличном состоянии. Самое страшное, конечно, позади, но сил у вас немного.

– А у вас?

– И у меня тоже. Как у всех тут.

В двух койках от нас кто-то стонет. Доктор Фракаш отправляется туда. Его деревянные башмаки хлюпают по грязи. Начинаются официальные часы смерти.

Юдович Фракаша терпеть не может. При любой возможности он притесняет доктора – в том числе при раздаче пищи. В разговоре с новым главврачом Юдович пожаловался, что Фракаш «подзуживает» заключенных.

У Фракаша Юдович вызывает отвращение. Даже большие шишки уважают медицинские познания доктора и его преданность профессии. Он становится чем-то вроде связующего звена между магнатами лагеря и париями. И иногда даже умудряется заступаться за нас.

Юдович занимается распределением одеял – то есть держит в руках нашу жизнь и смерть. Из-за несправедливого распределения у Фракаша в последнее время становится еще больше работы. У некоторых оказывается сразу по два одеяла, а другие лежат вдвоем под одним. Если Юдович злится, то просто отнимает одеяло, якобы для «дезинфекции». Поскольку все триста или четыреста пациентов в блоке находятся под одеялами полностью голыми, остаться без них смерти подобно. Среди узников вспыхивает пневмония. Фракаш вмешивается, и главный врач, поляк, запрещает отнимать одеяла раз навсегда.

Юдович в гневе, но вынужден подчиниться. Более того, главврач избивает его.

На этом история с одеялами заканчивается, но ненависть нашего санитара к Фракашу только усиливается. Благодаря Фракашу я получаю в свое распоряжение дополнительное одеяло. Это настоящий божий дар, поскольку на улице стужа – ниже двадцати градусов. Слабое дыхание сотен узников в блоке А воздух не согревает. Внутри не теплей, чем снаружи. Смертность растет угрожающими темпами. Новички занимают места умерших и на следующий день сами испускают дух.

Мы думали, что хуже быть уже не может, что возможности лагеря по части мучений исчерпаны. Однако это не так.

Я отлично помню тот день, 21 февраля. Фракаш подходит к моей койке. Еще более согбенный, чем обычно.

– Мы только что осмотрели одного поляка в блоке Б. Высокая температура, забытье, сильная жажда. Он даже выпил собственную мочу.

Я гляжу на него. Что тут необычного? Почему он рассказывает мне? Фракаш не смотрит в глаза. Он тихо добавляет:

– Сыпь.

Это слово будит во мне ужас. Объяснения излишни. Мы знаем, что такое тиф, – особенно в «холодном крематории».

– Точно?

– Абсолютно. Мы впятером осматривали его. Все симптомы в наличии. И язык тифозный.

Естественно, язык… Характерный признак тифа. Неопровержимое доказательство.

– Чудо, – продолжает Фракаш, – что вспышки не произошло раньше. Кажется, немцы больше не осмеливаются или не хотят идти на свое привычное прямое убийство. Положение у них не то. Смерть от холода – вот что им сейчас нужно, чтобы избавиться от лишних проблем при отступлении. Они не собираются уводить за собой слишком много людей.

Голос Фракаша дрожит от гнева:

– Сюда направили колонны из зараженных лагерей. Простой проверенный метод. Инкубационный период – три недели. Они намеренно притащили заразу в Дёрнхау.

– И что теперь? – спрашиваю я. – Что будет дальше?

– Не будет, а уже происходит. Эпидемия тифа. С таким количеством вшей она должна была начаться давным-давно. Немцам просто надоело ждать. Они немного ее подтолкнули – для верности. Колонны, уходящие отсюда, разнесут тиф в другие лагеря. Повсюду. К завтрашнему дню у нас будут уже сотни больных. А к послезавтрашнему – тысячи.

Пессимистический прогноз Фракаша очень скоро начинает сбываться. К вечеру в блоке А диагностировано тридцать случаев тифа.