– Какая старуха? – поинтересовался Крымов.
– Есть легенда, что в той заброшенной сторожке то и дело появляется старуха отшельница. Чем живет, откуда взялась, чем питается? – неизвестно. Не всегда она там бывает, но ее видели, и не раз. Говорили, живет она в глубине леса, а сюда наведывается. Она может и направление указать заблудившемуся путнику, куда идти, и обмануть. А человек потом совсем уже заплутает и не найдет дороги обратно.
– Что, пропадет? Канет? С концами?
– Я слышал, что и такое было. Ну так у нас пропадали люди.
– Они везде пропадают – по всему миру. И в больших количествах, между прочим.
– Но у нас, в Чернышах, коли пропал человек, – пожал плечами Василий Прыгунов, – то именно в Черном лесу. А коли пошел туда и далеко зашел, то, скорее всего, ту старуху и встретил. Я сам в это не верил, но до срока…
– Стоп, Василий, вы все время чего-то недоговариваете. Почему Ксения Петухова вот так открылась вам? При каких обстоятельствах? Вы не верили в старуху, но только до срока… Я журналист – вы меня так с ума сведете.
Прыгунов кивнул:
– Слушайте. Я пошел за Ксенией в тот день, на зорьке. Лес там такой – чаща. И чем дальше, тем хлеще. Я шел на расстоянии, просто знал, куда ведет дорожка. Когда небо посветлело над деревьями, сторожка была впереди. Я остановился у самого дома и стал прислушиваться. Дверь была приоткрыта. Я знал, что она там. Но вдруг не одна? Вдруг у нее и впрямь свидание с кем-то? Стоял так, и голова кружилась. А потом я услышал: «Да заходи уже ты!» На ватных ногах я поднялся по трем ступенькам, как сейчас помню, каждая из которых скрипнула на свой лад, открыл дверь и вошел. Ксюша лежала на охотничьей постели, на соломенном топчане, заложив руки за голову, перекрестив ноги. Она была в том самом белом платье в красный горошек. Оно задралось очень высоко. Совсем высоко, открывая полностью ноги. Помню ее розовые подошвы с золотыми и бурыми песчинками. «Думаешь, я не заметила, что ты следишь за мной?» – спросила Ксюша. Я молчал. Она была не похожа на себя. Ксюша как-то изменилась. Я стоял и смотрел на ее пылающее лицо и глаза. Видимо, она думала о чем-то, что так взволновало ее. Ждала, думала, желала всем сердцем и плотью. «Ты там не встретил его?» – спросила она. «Кого?» – испуганно оглянулся я. «Его, Васенька, его!» – «Того самого? Лешего?» – спросил я. «Ну да, что ж ты такой недогадливый…» – «Ты смеешься надо мной». – «Немного, Васенька, немного». – «Это выдумка, Ксюша». – «Ну тогда сядь ты ко мне, посиди рядышком. – Она похлопала ручкой по топчану. – Со мной рядышком хорошо будет». Я подошел и сел. Она повернулась на бочок, в мою сторону, поджала в коленях ноги, ее платье совсем задралось, и долго смотрела мне в глаза. То ли серьезно смотрела, то ли смеялась надо мной, не знаю. У нее глаза были такие, Андрей, знаете…
– Какие же? – вырвалось у Крымова, который не на шутку заслушался поэта-краеведа. – Какие у нее были глаза?
– Влекущие и манящие, – ответил белобрысый Василий Прыгунов. – Обещающие рай и ад.
– Ого.
– И отчаянно жадные, потому что Ксюше хотелось изведать все, что ее окружало, все познать, всего вкусить, и сполна. А еще в ее глазах была непостижимая грусть, которую она сама плохо осознавала. Или не осознавала совсем. Такие глаза околдовывают.
– Да, знаю, такие женщины способны околдовывать, – кивнул детектив. – И не захочешь – влюбишься.
У них над головой в густой зелени назойливо и бойко запела птица. Над полем носились гурьбой стрижи, рассыпались и собирались снова, взмывали вверх и ныряли вниз, будто искали кого-то в траве.
– Но смеялись ее глаза больше, – продолжал романтичный краевед Прыгунов. – Потом она тихо сказала: «Васенька…» «Да?» – откликнулся я. «Чего же ты застыл, дурашка? А? Дай мне руку», – попросила она. Я дал ей правую руку. «Что ж ты такой нерешительный, – сказала Ксения. Она сама положила мою руку на свое бедро. – Погладь, сожми, не бойся. Вот так. Ты же хотел этого – всегда хотел. А может, не надо было ждать моего разрешения? Не подумал об этом?» Тогда все и случилось. Она даже платье не успела снять. И случилось не единожды в тот день. Все мое желание выплеснулось как одна шальная бешеная волна. Вечером я позвал ее с собой обратно, в Черныши. Но она была уже другой – неприступной, почти незнакомой, и со мной не пошла, и меня не оставила рядом с собой. «Ты не обижайся на меня, – холодно сказала она. – Говорила же тебе: я ищу его – уже давно, как только узнала про него, лет с пятнадцати. И не ходи за мной больше, слышишь? Никогда не ходи». Это было больно. Но на что я рассчитывал? Я и так получил немало. Но в любви всегда всего мало! Я уходил в полном смятении чувств. Как в бреду.
– Сколько вам обоим тогда было?
– По двадцать лет.
– Это было единственное свидание? Любовное?