Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Это мерзопакостно, наконец, — возвысил голос Юстин. — Я запрещаю это. Пускай огонь, лишь бы не плевать на костёр. Зверь рвёт врага на куски, но не ис­поганит его. И чего стоит воин, занимающийся тем, что порочит и бесчестит противника? Что бы вы сказали о битве, где обе стороны вместо того, чтобы сражаться, возводят поклёпы друг на друга.

— Вы что? — искренне удивился мних.

— Мне осточертело. Я христианин и, как христиа­нин, забочусь о вере и тоже не люблю людей, распявших моего Бога. Но то, что вы говорите, — поклёп. Этот ваш писака, во-первых, не видел ни одного иудея. Он просто бесчестил счастливого соперника в любви. Не знаю, хле­бали ли кельтиберы мочу, — пускай это будет на его со­вести. Если это не так — он просто лжец, как все писаки. А вы — хуже его. Вы — клеветник. В то время во всей Ибе­рии не было ни одного иудея. Никто не требует, чтобы две армии клеветали друг на друга. Их дело — сражать­ся... Говори дальше, иудей.

Суровое, несмотря на развращённость, иссечённое шрамами, отмеченное всеми распутствами лицо Юстина было в этот момент страшным. Из-под подстрижённых в скобку волос углями горели глаза. И внезапно из него словно кто-то выпустил воздух. Он сел и безнадежно мах­нул рукой:

— A-а, что там. Всё равно.

С этой минуты бургомистр словно завял и до самого конца уже не проявлял никакого интереса к тому, что происходило в зале.

Босяцкий недоуменно взглянул на Лотра. Тот пожал плечами, — ничего, мол, глупость, бывает — и покрутил пальцем возле лба.

— Так за что тебя выгнали? — спросил Лотр.

— Странный вопрос. За что выгоняют людей? За то же, за что и его, Братчика.

— Расскажи подробнее.

РАССКАЗ ИОСИИ БЕН РАВВУНИ

— Гм, моё дело началось два года назад, на еврей­ский праздник Рабигул Ахир. Именно тогда я начал хоть немного понимать все книги. И как раз тогда в общине появился откупщик Шамоэл. Видели бы вы его глаза. Это был... Ну... Мне не хватает слов... Ну, волк... Ну, Олоферн... Ну, Сеннахирим... Он был для иудеев хуже всех самых страшных врагов. И не было воли Божьей, чтобы он издох, как... ассириянин... Началось пекло... Общин­ный сбор возрос так, что нам не было как жить, и весь он попал в эти руки... Видели бы вы эти руки! Жирные, в шерсти, все в браслетах... И с ним была треть общины, а остальные не имели куска солёной рыбы. Он разорил и всю округу, нечистый пёс. Он и остальные его люди бо­гатели. И если раньше я думал, проходя вдоль кладбища, что тут лежат самые лучшие гои, то теперь я понял, что враг — он, ибо он точит... изнутри. Ибо он филистимля­нин... Ибо он враг иудею и вообще человеку. Как вы. Мне стоило бы молчать, но глупый Иосия не молчал, и вот его выгнали, и он был вне закона для своих и чужим, подо­зрительным для других... Мне стоило бы молчать. Но я встал и начал кричать на него, и поносить... и изобли­чать его, как Иеремия... Горе мне! Первый раз я кричал на него в прошлом июле, на пост разрушения храма. Я кричал, что таких, как он, не должна носить земля, что он — покачивание головой для других. А он и его блюдо­лизы смеялись. А наш раввин укорял меня.

Он ещё немного выпрямился. И тут всем стало ясно, что в этом слабом теле горит мощный дух древних пророков. Горит даже за робостью. Руки эти не могли ударить, но нельзя было погасить это пламя.