Хроники Потусторонья: Проект (СИ)

И я уже открыл было рот, чтобы спросить, кто тут знает Криворукова Степан Степаныча (им явно был толстяк, но я желал убедиться), когда вдруг услышал голос за своей спиной. Голос — мужской, чуть задиристый, немного ироничный — сказал:

— Ну здорово, мужики.

— Привет, Дмитрий, — добродушно пробасил толстяк. Я сделал вид, что меня тут нет, и отошёл в сторонку. К Криворукову подошёл молодой парень лет тридцати пяти или чуть больше. Высокий, жилистый. Тёмно-русые кучерявые волосы, насмешливые светло-голубые глаза на грубоватом, скуластом лице.

— Здрасте, Григорий Варфоломеич, — Дмитрий улыбнулся старичку. Тот довольно прищурился и кивнул головой, а парень снова обратился к Криворукову: — Здорово, Степаныч. Ну что, всё торгуешь? А не противно душу-то продавать?

Толстяка перекосило, как от зубной боли:

— Опять ты за своё? Дмитрий, не начинай этот глупый спор. Ну сколько можно?

— Вот и я, Степаныч, тот же вопрос себе задаю. Ты неумный человек, и знаешь, что? С каждым разом души в твоих картинах всё меньше. Скоро они просто серыми станут, как и ты сам.

Криворуков побагровел:

— Слышь, ты, Да Винчи непризнанный! Ты заколебал уже своей философией, понял?! Ты тоже дуреешь с каждым днём! Раньше и то умнее был. Я на это живу, между прочим! Я, знаешь ли, тоже кушать хочу. И жена моя тоже, и дети. И мне твои высоконравственные упрёки знаешь, где? Так что давай, вали отсюда!

Молодой человек ухмыльнулся:

— Я тебя, Степаныч, переубеждать не стану. Но картины у тебя мёртвые. Так что дохлятиной питаешься, и семью свою дохлятиной кормишь. Ну да мне-то что… Давай, покеда.

Толстяк яростно заматерился, но парень неторопливо побрёл в сторону перехода, не обращая на ругань Криворукова никакого внимания. А я подумал: ну что, Герман Сергеич? По-моему, ты увидел всё, что хотел увидеть. Клиент готов, надо брать.

Внезапно в голову пришла любопытная мысль. Эбб в машине говорил, что Мастера Иллюзий обладают особыми способностями, даже будучи людьми. А что, если испытать парня?

Не дожидаясь, пока Димка скроется из виду, я скользнул на Ту Сторону и невидимкой последовал за Пятым Претендентом.

…

Глава 15.

— Извините… Вам, может, надо чего? — спросил он меня минуты две спустя.

«А ты меня видишь?», передал я. Димка нахмурился и покачал головой:

— Скорее, чувствую. Это же вы там были, у картин, да?

— Верно, Дмитрий, — довольно сказал я, незаметно выходя на Эту Сторону. — Это был я.

Он посмотрел на меня — серьёзно, без тени страха, но не без интереса.

— Кто вы?

— Обычно меня называют Германом Кастальским, во избежание лишних вопросов, — ответил я. — Я — Дух.

— Дух, значит? — даже бровью не повёл. Пожал плечами, неспешно двинулся дальше: — И что вам от меня нужно?

— Для начала — просто поговорить.

— О чём?

— О том, что ты сказал Криворукову.

— В смысле? — Димка удивился. — Что я ему сказал?

— Про душу, про «дохлятину». Откуда такие мысли? — поинтересовался я. Он улыбнулся. Глаза сверкнули:

— То есть вы с этими мыслями согласны, — он не спрашивал — утверждал. Сообразительный, порадовался я.

— Ну да, в целом. Хотя обычно я пользуюсь другими терминами.

— Какими?

— Скажем… Он в картины и правда кое-что вкладывает, но это не душа. Душу вложить нельзя, это не закладка в книге и не приправа к супу.

— А что тогда?

— Любовь.

— Да ладно! — парень усмехнулся. — Откуда там любовь?

— Это да, маловато её там нынче, прямо скажем. Процента полтора от силы, — усмехнулся я.

— А вам они не понравились, эти картины? — спросил он с улыбкой.

— Говно и халтура, вот что я о них подумал. Хотя акварели у старичка ничего, сносные.

— Точно! Говно и халтура! — Димка хлопнул ладонью по бедру и рассмеялся: — А акварели, это да. Это Григория Варфоломеича Косынкина работы. Он когда-то большой художник был. Но сейчас, видите, немного от него осталось. Я его не осуждаю, да и любви, как вы говорите, в его картинах больше, чем во всех остальных, вместе взятых.

— Что касается «дохлятины» — это хорошо, образно. Но — фигура речи, как и моё определение этих, э-э, работ. Эмоциональная окраска, восприятие сыграло… неважно. Важнее то, Дима, что я хочу с тобой кое-что обсудить. Для начала расскажи мне кое о чём. Скажи, с тобой за последнее время ничего необычного не случалось?

Он мигом посерьёзнел.

— Вообще-то было кое-что…

Вот-вот, подумал я, давай, парень, расскажи мне, как там у вас дела.

— Может, присядем где-нибудь?

— Да всё равно. Если хотите, можем присесть. Вон там скамейки есть, — он указал куда-то в душную даль разошедшегося июльского дня.

— Отлично, идём.

Мы шли — а мимо проходили люди, казалось, не обращавшие на нас никакого внимания. Порой мне казалось, что это не я вышел на Эту Сторону, а он зашёл на Ту. Впрочем, если бы это действительно было так, мне не было бы так жарко. В конце концов, по человеческим меркам в нашем Мире всегда холодно…

Скамейка была старая, с облупившейся краской цвета обожжённой глины. Над скамейкой нависала тень от небольшого, обгрызенного коммунальщиками каштана. Мы уселись на скамью, и он без предисловий начал: