Киану Ривз: победы, печали и правила жизни

Но «Константин» превращает и дрянь в чудеса. Лоуренс сделал себе имя, снимая видеоклипы, ставшие мегахитами программы Total Request Live, для групп Backstreet Boys, Destiny’s Child и Джастина Тимберлейка, и в его первом художественном фильме сквозит эта визуальная энергетика в духе «и того и другого, авось хуже не будет», «это должно выглядеть круто», «не надо усложнять» и столь же вольная трактовка интонации. Здесь есть жилистые визгливые CGI-демоны; исполненная печали Рейчел Вайс в роли копа, расследующего самоубийство своей сестры-близнеца; Пруитт Тейлор Винс, задыхающийся, словно выпавшая из аквариума золотая рыбка, в роли священника-алкоголика, мучающегося от проклятия вечной жажды; солист группы Bush Гэвин Россдейл в образе суккуба в экзоскелете; а также побочные сюжетные линии вроде написанной в аду Библии («Там другой взгляд на Откровение») и острие копья с каплями крови Христа, вывезенное в Мексику нацистами – видимо, после того, как его умыкнули у Индианы Джонса.

К третьему действию Киану уже носится с крестообразным золотым дробовиком. Так накрывается стол для появления Сатаны (Петера Стормаре), готового сожрать сам стол. Бледный, словно только что из отбеливателя, с розовыми глазами, он пришепетывает, хихикает, чмокает, облизывая зубы, и в целом напоминает Клауса Кински, если бы того утвердили на роль Ганнибала Лектера, а потом позволили приукрасить образ на его вкус. Ни в одном другом актере не ощущается такого понимания, в каком фильме они снимаются и как именно они должны исполнять свои роли, кроме Киану, который балансирует идеально, произнося любую абсурдную реплику крутого парня («Бог – это ребенок с муравьиной фермой, леди, – он ничего не планирует») ровно с той долей обреченности в голосе и с тем изгибом бровей, чтобы как следует сцедить кэмп, сохранить сценарные псевдомудрости, но при этом избавить нас от обязанности воспринимать их прямо-таки всерьез. Харкает ли он кровью в раковину врача, кайфует ли зловеще под «Take Five» Дэйва Брубека в своем лофте в центре города, посылает ли всемогущее космическое существо куда подальше, выскальзывая из одного измерения в другое, – редко какая роль будет даваться ему столь же легко.

В первые секунды «Матрицы» логотип Warner Bros. окрашен в черный с зеленым, издевательски представляя сам фильм как часть системы контроля; «Константин» начинается с того, что логотипы Warner Bros., Village Roadshow и DC Vertigo сгорают дотла, словно после атомного взрыва. В «Константине» ад – это Лос-Анджелес из ночных кошмаров, где каждый день – Судный; Киану заходит туда с черного хода при помощи ритуала, в ходе которого он должен загипнотизировать кошку. При этом Лос-Анджелес в фильме – это тоже Лос-Анджелес из ночных кошмаров, неизменно мрачный, сырой, словно фильм снимали в шкафчике под раковиной. Как и Нью-Йорк в «Джоне Уике», Лос-Анджелес в «Константине» вмещает в себя город духов с его протоколами и порядками, собственными нормами и жаргоном, легендами и знаменитостями – в том числе с Тильдой Суинтон в роли андрогинного ангела Гавриила в безупречно скроенном мужском костюме и подпольными ночными клубами, куда можно попасть по паролям и где местная демоническая элита может расслабляться, как межпространственный евротрэш. Чтобы поддерживать ритм в экспозиции нарисованной картины мира и избавить Киану от необходимости всю ее вводить самому, Лоуренс дает Константину неформальных помощников: Шайа ЛаБафа в роли шофера его такси и ассистента волшебника; архивариуса в очках, которому Киану может сказать, например: «Все равно проверь свитки, вдруг там были какие-то прецеденты»; а также Джимона Хонсу в роли жреца вуду. «Демоны остаются в аду, а ангелы в раю, – говорит Хонсу, управляющий своим ночным клубом как нейтральной территорией вроде отеля „Континенталь“ в „Джоне Уике“. – Великое равновесие двух изначальных супердержав».

«Константин» – первый фильм Киану, где предпринята реальная попытка отразить мрачную эпоху, наступившую после 11 сентября, которую только начинали осознавать зрители. Этот Лос-Анджелес брошен на произвол судьбы жеманными, связанными правилами ангелами, неуязвимыми перед смертным страданием, и Богом, которому плевать. Ощущение экзистенциального сиротства, передаваемое в фильме, – это настроение 2005 года, установившееся еще даже до осени, когда ураган «Катрина» нанес удар по Новому Орлеану и самый набожный на словах президент США со времен Уильяма Маккинли бросил гибнуть тысячи утопающих. «Матрица» смотрела на тревоги нового тысячелетия сквозь антиисторический туман благодушного конца 90-х, а «Константин» – первый фильм Киану, который взаправду пытается передать ощущение, что нам – как гражданам республики – предстоит едва ли не самостоятельно разбираться с последствиями XX века.