Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

Анализируя эмансипаторные перспективы антиколониальных политик, Джудит Батлер в статье «Насилие, ненасилие: Сартр о Фаноне» (2006)[297] сравнивает позиции Фанона и Сартра (как известно, именно Ж.-П. Сартр написал предисловие к первому изданию книги Франца Фанона Проклятые земли в 1961 году), опираясь на методологию Хоми Бабы, который в своем предисловии к переизданию книги Фанона Проклятые земли в 2004 году характеризует последнего как «критика этнонационализма», представляющего картину «глобального будущего» как этического и политического проекта.[298] Фанон, по мнению Бабы, во-первых, дает возможность мыслить постколониальное насилие и постколониальную субъективность вне логики бинарных оппозиций «колониализм и глобализация», «глобальное и локальное», вводя понятие «третьего мира» как формы дестабилизации этих полярностей; во-вторых, в исследовании политик деколонизации акцентирует не понятие «свободы постколониального», а проблему психо-аффективного выживания, когда ретрансляция колониального насилия в ситуации непрерывной борьбы не на жизнь, а на смерть, «за то, чтобы быть» приносит с собой «нигилизм, дух абсолютной негации», разрушительный для субъективности как колонизатора, так и колонизируемого.[299]

Развивая идею Бабы об аффективном, телесном функционировании субъективности в ситуации насилия, Батлер пишет: «Что примечательно в позиции Фанона – это идея тела, которое становится историческим, именно воплощая свои социальные условия. Разбитое и бессловесное тело – это не только пример условий колониального правления; оно является их инструментом и эффектом и, более того, колониальная власть не существует [курсив наш. – И.Ж. и С.Ж.] без этих инструментов и эффектов».[300] Основные вопросы, которые ставит Батлер: «может ли что-либо прекратить это расщепление протестной субъективности и почему насилие выступает здесь как стержень субъективности, действия и даже жизни?» [301]

В этом контексте Батлер интерпретирует известный (процитированный и О. Забужко) фрагмент из Проклятых земли Фанона о том, что подчиненный субъект («туземец») ограничен в своей пространственной мобильности, и поэтому его сны – это всегда сны «о действии и агрессии». Батлер обращает внимание не на компенсаторную фантазию пораженного колониальной травмой субъекта, но на неизбежность становления телом как колонизуемого, так и колонизатора в ситуации их взаимной социальной смерти. «Если люди это такие существа, которые зависят от социальных условий в своем дыхании, то есть и в дыхании, и в жизни, – пишет Батлер, – тогда именно на психофизическом уровне люди – это существа, переопределенные Фаноном».[302] Это души, «разрушенные несущественностью», и тела, ограниченные в их фундаментальной мобильности, для которых существуют места, куда тело не может пойти; существуют высказывания от первого лица, которые оно не может составить; пути, на которых оно не может знать или поддерживать себя как «я».[303]

Стремясь избежать ловушек бинарной логики любви или ненависти по схеме или-или, Батлер описывает эффект совместности политических субъективностей колонизаторов и колонизируемых. В частности, если тела колонизируемых в ситуации колониальной драмы – это, по выражению Батлер, тела, «мобилизующие раны», реагирующее на каждое слово колонизатора как на удар хлыста и разрывающиеся между «убежденностью в своем несуществовании и переполненностью понятием о своей будущей власти»,[304] то колонизующий субъект также переживает процесс становления-телом, атакуя из страха утраты абсолютной власти именно над тем человеком, которого он не признает как человека и действительно становясь при этом «хлыстом и винтовкой» (как образно выражается Батлер, ссылаясь на известное высказывание Сартра о том, что колонизатор «уже неспособен вспомнить, что когда-то он был человеком, и [поэтому. – И.Ж., С. Ж.] относится к себе так, как будто он есть хлыст и винтовка»[305]). И если «мобилизующие раны», которые не проходят через рефлексию раненного, не дают состояться субъективности колонизируемого в терминах самосознания, то у колонизаторов саморефлексивность осуществляется в форме вызывающего «тошноту» (сартровское, хотя придуманное не им, а его издателем, определение) аффективного отвращения к себе: «Что же мы с собой сделали!».[306] В результате стыд и страх расщепляют личность колонизатора и наделяют его «я» негативностью, не позволяющей состояться идентитарности, считает Батлер.[307]

Отсюда сартровское определение экзистенции как, с одной стороны, тревоги, как «чистой негативности», которая, с другой стороны, оказывается свободой, продуктивностью. «Именно в тревоге человек, – по словам Сартра, – имеет сознание своей свободы, или, если хотите, тревога является способом бытия свободы как сознания бытия: как раз в тревоге свобода стоит под вопросом для самой себя».[308]