Киоск нежности

Ты была у Поля в Красоты Салоне…
Ароматной Фриной села в лимузин, –
В вазочке кареты цвел пучок бегоний…
Знала: в будуаре мучится грузин.

В улице плакатной пели и стреляли.

В трубочку шоферу крикнула: «скорей!»
Пули и опасность славно окрыляли…
Грезу подтолкнула, шаловливо: «рей!»

Лимузин качнулся, сиротливо млея,

И, смертельно вздрогнув, вкопанно застыл.
Дверца приоткрылась и усач, наглея,
Выйти из кареты грубо попросил.

Ты не растерялась и с лицом маркизы

Вежливо спросила: «А зачем я вам?…»
Вспомнила Ламбаль ты и отчизну Гиза,
Грустно прикоснувшись к платья кружевам…

Затрещали залпы словно кастаньеты,

Кто-то в отдаленьи нажимал курок…
И вблизи бегоний, в шелковой карете
В океане черни ты нашла свой рок.

Маленькая пулька, пчелкою порхая,

Стенку продырявя, юркнула в корсаж.
A на оттоманке, бешено вздыхая,
Грезил о блаженстве исступленный паж.

Ты не разделяла трепета истомы…

Около метались бороды бродяг, –
Щелкали затворы… отдавало ромом…
И авто качался, словно саркофаг.

Вечер истеричный нагибался к шторам;

Аромат бегоний, старчески, вдыхал, –
И в твоих изящных, омертвелых взорах
От людских безумий, мигно отдыхал.

Воздушная смерть

Раздавленной нежности Лидии Азадовской, которой на этом свете больше не встречу.

Девушка качалась на качелях.
Девушка взлетала в небеса…
И столбы качельные звенели,
Вместе с ней, поверив в чудеса.

Вверх – вниз.

Сторонись!..
Столб шатается…
«– Вы, – внизу… –
Я несусь!..»
Девушка кричит и улыбается.

Синею птицей

Стремиться, стремиться…
Летать!.. улыбаться!.. петь!.. –
Как волна возникнуть,
Как вал разбиться –
И долго – долго звенеть… –

Море недовольное бормочет:

«Я – лежу, а девушка летит…»
Море в небо взвиться птицей хочет,
А качельный столб скрипит, скрипит…

Столбу пришла пора дотлеть

И девушке уже не петь. –
И девушке лететь, лететь
К земле –
Чтоб тлеть.

Столб качнулся, падая неловко,

И веревка, спутавшись в силки, –
Захватила с ласковой уловкой
Девушкины острокаблуки.

И когда она к земле летела,

Зачерпнувши небо головой, –
В лифт очей ее вскочить успела
Вся лазурь со всею синевой…

И потом, прижав лицом песчинки

И раскрасив кровью голыши, –
Чуть дышала… и ее ботинки
Вздрагивали точно камыши.

1920. Августа

Неожиданная инфанта