Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем, [для управления] избирали мудрых и способных, учили верности, совершенствовались в дружелюбии. Поэтому родными человеку были не только его родственники, а детьми — не только его дети. Старцы имели призрение, зрелые люди — применение, юные — воспитание. Все бобыли, вдовы, сироты, одинокие, убогие и больные были присмотрены. Своя доля была у мужчины, свое прибежище — у женщины. Нетерпимым [считалось] тогда оставлять добро на земле, но и не должно было копить его у себя; нестерпимо было не дать силам выхода, но и не полагалось [работать] только для себя. По этой причине не возникали [злые] замыслы, не чинились кражи и грабежи, мятежи и смуты, а люди, выходя из дому, не запирали дверей. Это называлось великим единением («Ли цзи», глава «Ли юнь»)[71].

Разве кто-нибудь отказался бы жить в столь блаженном обществе, которое устраивало даже даосов? Стоит, однако, иметь в виду, что утопические видения идеального социума полезно рассматривать в историческом контексте. В старом Китае простой человек жил с постоянным осознанием того, что государство, будь оно феодальным или имперским, в любой момент могло присвоить себе существенный кусок его жизни, призвав на военную службу или мобилизовав на подневольный труд. Людей регулярно — в эпоху Хань, например, с пятимесячными ротациями — призывали на строительные работы, перевозку государственных товаров или казенного зерна, постройку дорог или ремонт государственных амбаров. Стихийные бедствия и неурожайные годы требовали дополнительных усилий в виде возведения запруд или борьбы с саранчой. Все это зачастую означало службу вдали от дома и в отрыве от семьи. В целом жизнь простого (или даже не слишком простого) люда в Китае по умолчанию проходила не в тепле домашнего уюта, а в бедности и каторжном труде, дополняемых нескончаемым насилием и политическими кризисами. Китайские философы с их проповедью гармонии и добродетели звучали бы довольно глупо, если бы не бесконечный военно-политический хаос и непрерывная смута, которые были типичны для обществ того времени.

На практике китайские философы мыслили гармонию, общественный порядок и согласие по-разному. Для Конфуция, например, понятие гармонии допускало и возможность существования лояльной оппозиции. Нацеленность на согласие не означает, что всегда нужно уступать. Только низкие люди, будучи несогласными с собеседником, говорят «да» («Лунь юй», 13.23). Порядок, навязанный силой, тоже не приведет к гармонии: для того чтобы ее достичь, требуются ритуалы и договоренности («Лунь юй», 1.12).

Мэн-цзы предложил физическую модель гармоничного общества. В его интерпретации она выглядела как сеть сотрудничающих друг с другом крестьянских домохозяйств, которые он называет «общинами колодезных полей». Название происходит от китайского иероглифа «колодец» (цзин), который напоминает сетку из восьми открытых квадратов, группирующихся вокруг девятого квадрата посередине (см. илл. 4.1). По замыслу философа, каждая из восьми семей должна обрабатывать свой участок земли, а их господин будет получать доход с девятого участка, который все семьи возделывают сообща, — по сути, здесь представляется безупречная феодальная программа. Утопия Мэн-цзы (он утверждал, что в прошлом она процветала) — это общество, в котором хозяйства не только обеспечивают сами себя, но и вкладываются в общее благо (во времена философа таковым оказывалось благо землевладельца, который позволял крестьянам пользоваться их участками). Нет никаких достоверных исторических свидетельств того, что общины колодезных полей действительно существовали в сколько-нибудь заметных масштабах. Тем не менее «колодезные поля» прижились как еще один образ, символизирующий гармонию, сотрудничество и солидарность.

Илл. 4.1. Китайский иероглиф «колодец» («цзин»)