Кликуша

И вот, в одну из темных весенних ночей, у Прасковьи начались схватки. Она вылезла из шалаша и принялась ходить по поляне взад и вперед, чтобы отвлечься от боли. Земля под ногами была влажная и холодная, голые ступни стыли и немели. Но Прасковье было все равно – боль резко усиливалась, росла, как огромный снежный ком, и когда терпеть ее стало невмоготу, Прасковья упала на колени, глухо застонала, закусив зубами край своего, и без того рваного, платья.

Когда по ее ногам потекло что-то теплое, Прасковья решила, что это воды, и что терпеть осталось недолго – ребенок, наверняка, вот-вот родится. Но взглянув на землю под собой, она увидела, что все вокруг потемнело от крови. Кровь текла по ее ногам, капала на землю, боль пульсировала, накатывала сильнее раз за разом и разрывала тело Прасковьи. Она чувствовала, что и в этот раз все идет не так, как должно идти, но не знала, что делать, как помочь себе и ребенку. В прошлый раз ее кое-как спасли, а теперь что? Она умрет?

Прасковью затрясло от этих мыслей. Наверняка, всему виной поганый бес, что сидит в ней. Это он держит ребенка внутри, не дает ему выйти наружу.

– Ваня! – закричала она.

Но крик прозвучал тихо, великан даже не пошевелился. Прасковья хотела доползти до него, но не смогла, тело не слушалось, ноги и руки словно онемели. Повалившись на землю, она взвыла от боли, закусив нижнюю губу до крови.

– Ваня! Ваня! – закричала Прасковья, вложив последние силы в этот крик.

Из глаз ее хлынули горячие слезы, кровь все текла и текла по ногам. Она взглянула на серое предрассветное небо и начала шептать одними губами молитву. Но очередная схватка накрыла ее такой мощной волной боли, что Прасковья задохнулась, а потом тело ее напряглось, выгнулось дугой, глаза закатились, она затряслась, забилась в судороге, и вдруг вскочила на ноги и расхохоталась жутким смехом.

– Убью тебя, лысый урод! Тупица безмозглый! Мешок с дерьмом! Как же ты опостылел мне! Вздумал приручить меня, как собаку?

Прасковья пошла к спящему Ваньке, а по земле за ней потянулся кровавый след. Запрыгнув на великана, она вцепилась ему в горло и принялась душить. Ванька открыл глаза, удивленно взглянул на Прасковью и захрипел. Кое-как сбросив ее с себя, он яростно замычал, но, увидев потемневшее лицо Прасковьи и кровь на ее руках, он напрягся, узнал кликушу, вырвавшуюся наружу. Когда Прасковья снова набросилась на него, вцепившись зубами ему в плечо, он обхватил ее обеими руками, повалил на землю, но хорошенько прижать не смог – мешал большой живот.

– Ублюдок! Выродок! Урод! Никогда ты моим хозяином не будешь! – кричала Прасковья не своим голосом.

Она выкрикивала все новые и новые ругательства, снова и снова пыталась вырваться из Ванькиных рук. Откуда в хрупком женском теле взялось столько силищи? Это все кликуша – она вытягивала из Прасковьи последние жизненные соки. Ванька крепко держал ее за руки до тех пор, пока припадок не закончился. Когда тело Прасковьи обмякло, лицо ее стало мертвенно бледным. Ванька замычал, стал трясти ее за плечи, бить по щекам, но та лежала на земле, точно мертвая.

Великан вскочил на ноги и стал растерянно метаться возле Прасковьи. Ступни его тотчас испачкались теплой кровью. Он остановился, огляделся вокруг, потом запрокинул голову, разинул рот и закричал. Душераздирающий крик разнесся над лесом, спугнул спящих зверей и птиц, запутался в густых кустарниках и спутанных ветвях. Великан кричал, и лес разносил его боль эхом в самые дальние и темные уголки.

А потом, подхватив Прасковью, истекающую кровью, на руки, Ванька понес ее куда-то, продираясь сквозь густые заросли, перешагивая пни, кочки и бурелом. Он шел в дремучую лесную чащу, куда вряд ли когда-либо ступала нога человека…

Глава 11

Старуха сидела на лавке возле своей древней, покосившейся избушки, и смотрела подслеповатыми глазами вдаль. Время от времени она вздыхала, сплетала между собой длинные, скрюченные пальцы, а потом опять клала руки на колени. Старуха ждала. Она, хоть и была глуха на одно ухо, все же слышала крик, пронесшийся не так давно по лесу. Она слышала крик, а значит, нужно сидеть и ждать. И старуха ждала.

И вот, наконец, между деревьями показалась высокая, широкоплечая фигура. Мужчина подошел к избушке и, тяжело дыша, положил к ногам старухи свою ношу. Старуха даже не взглянула на окровавленную, бездыханную женщину. Она сверлила маленькими прозрачными глазками великана. Потом губы ее ехидно скривились, и она прошепелявила беззубым ртом:

– Чегой-то? Неуж явился?

Ванька неподвижно замер напротив старухи, виновато опустил голову.

– А исхудал-то как, батюшки мои! Будто год не жрамши!

Старуха прищурилась и всплеснула руками.

– Да на тебе и места-то живого нет! Весь избитый, изрезанный. Как будто тебя через мукомолку пропустили.

Ванька нетерпеливо поерзал на месте, взглянул исподлобья в злое старухино лицо и замычал, указывая взглядом на Прасковью.

– А зачем ты мне приволок эту бабенку? Я помогать не буду, даже не проси! Напомогалась ужо, хватит.

Старуха, наконец, взглянула на Прасковью и снова всплеснула руками и цокнула языком.