Клювы

Лабиринт предложил десяток вариантов. Корней пошел прямо.

Отчим — первый, самый гадкий из трех — перебирал бусины четок.

— Зачем ты тягаешь за собой эту прошмандовку? Ты в курсе, чем платят бабы нам, мужчинам? Черной неблагодарностью, сынок. Убедись сам.

Корней опустил взор. Оксана открыла глаза и смотрела на него снизу остекленевшими зрачками. В ее руке был нож, лезвие исчезало под ребрами Корнея.

— Маленькая шлюха… — процедил отчим.

«Ложь, — подумал Корней. — Весь лабиринт — это ложь».

Он наклонился и поцеловал Оксану в переносицу. Отчим, нож и рана под ребрами испарились. Оксана снова спала.

Теперь плиты уже не смыкались, между ними были сквозные проходы. Многие камни упали и раскололись. Ветер приносил тепло, Корней зашагал по обломкам. Он видел, как оттаивает кожа Оксаны, как на белых щеках образуются островки, не тронутые инеем. Розовеют губы…

— Сын.

Корней замер.

На рухнувшей плите сидела его мама. Она пила коньяк из горлышка. Вместо звезд на этикетке сияли луны.

— Здравствуй, сынок.

Лицо мамы было серым от пепла. Улыбка — печальной.

— Ты… — это ты?

— Не думаю, — ответила она.

— Ты не остановишь меня.

Корней понял, что именно придает ему решительности в этом страшном лабиринте: его ноша. Пока он спасал Оксану, Оксана спасла его.

— Я не собираюсь тебя останавливать, — сказала мама. — Я хочу, чтобы ты остановил Песочного человека.

Он замешкался в проходе. Коридор обрывался сплошной стеной света.

— Ты знаешь как?

— Нет, но я знаю где.

Призрак перевернул бутылку вверх донышком. Коньяк полился на землю. Он размывал грязь, под слоем дерна обнажился холст. Картина Филипа. Красное на красном.

— Здесь — гнездо Песочного человека. Он прячется от тебя.

— Почему?

— Он тебя боится. Он умирает от страха.

— Что же во мне такого особенного?

— Все. Когда я была беременной, мне чудилось, что во мне сгусток света, а не ребенок. Ночами мой живот сиял, будто я носила солнце. Только этого никто больше не видел. Иногда ты жег мое нутро, но чаще — дарил успокаивающее тепло.

— Ты не рассказывала.

Корней ощутил сухость во рту и влагу на ресницах.

— Ты никогда не плакал, — продолжала мама. — Хотела бы я, чтобы ты ревел, как нормальные дети. Ты лежал в колыбели и, если я забывала задернуть шторы, смотрел на солнце. Я боялась, что ты повредишь сетчатку. И я… я боялась тебя. Собственного сына. Потому что ты менял лица. Врач говорил, у меня послеродовая депрессия. Но я же видела своими глазами — по ночам ты становился другими людьми. Молодыми и старыми, мужчинами и женщинами.

Слеза капнула на лоб Оксаны и потекла, освобождая от инея нос и щеку.

— Поэтому… ты приводила мужчин?

— Да, — просто сказала мама, — чтобы не оставаться с тобой наедине. Чтобы сбежать от тебя, чтобы жить обыкновенной жизнью.

— Мне так жаль.

— Прости меня.

— Я прощаю тебя.

— Прости.

— Я прощаю.

— Прости.

— Я…

Бутылка покатилась по камням, расплескивая коньяк. Камень опустел.

— Как тепло… — прошептала Оксана.

— Сейчас будет еще теплее, — сквозь слезы ответил он. И вышел из лабиринта.

5.11

Филип увидел Корнея издалека. Парень стоял по пояс в воде и держал на руках промокшую Оксану. Над поверхностью озера стелилась странная золотистая дымка. Будто светлячки порхали вокруг. Сияние медленно всасывалось в песок, уходило на дно. Ладони Корнея покрывали флуоресцентные перчатки. Они удивительным образом отпечатывались на коже Оксаны.

Но вот дымка рассеялась, мерцающие пятна растаяли, как и то, что Филип принял за перчатки.

— Какого дьявола? — Камила пошатывалась рядом.

Корней вышел на берег. Его лицо преобразилось. Сделалось резче, худей. Точно годы пролетели, а не минуты с момента их расставания. Так выглядели нетленные мощи святых в саркофагах: «торжественно плохо» — сформулировал Филип. В сознании художника всплывали попеременно то старинные гравюры с рыцарями, то загримированные персонажи «Кабинета Калигари».

— Это ты, — понял Филип, — ты светился.

Корней молча прошел к костру, такому блеклому после светопреставления.

Голова Оксаны безвольно запрокинулась, волосы спутались.

— Что с ней? — напряженно спросил Филип.

— С ней все в порядке, — сказал Корней тихо и добавил: — Я так думаю.

— Думаешь?

Корней уложил девушку возле огня и ласково погладил по щеке. Ее веки были опущены, мышцы расслаблены. Полная грудь двигалась мерно.

— Она спит… — прошептала Камила и опустилась на колени, словно собиралась помолиться.

— Да, — подтвердил Корней.

Отблески пламени — от костра, от воспоминаний о волшебном свете — скользили по коже Оксаны.

— Но почему она не превратилась?

— Превратилась. В озере. Я сумел ее вернуть.

— Ты… вылечил ее? — Филип сел, обессиленный, на стул. — Откуда ты знал как?

— Я не знал. Мне было больно, — Корней дотронулся до сердца, — а потом все стало белым.

— Как твои руки, — сказала Камила, и Филип обрадовался, что не сошел с ума.

— Да. Я перенесся.

— Что это должно означать?

— Я очутился в другом месте, далеко отсюда. В лабиринте из плит.

Корней говорил, не отрывая взора от Оксаны. Капли влаги полыхали бриллиантами на девичьем лбу.