Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Моя двоюродная сестренка резко выделялась среди остальных детей. Как и большинство евреев, она была смуглой и кареглазой, с волосами черными, как ночь. Ее смуглая кожа заставляла монахинь нервничать. Немцы, по своему обыкновению, превратили главное здание приюта в свою базу. Монахини боялись, что оливковая кожа и черные волосы Руфь раскроют тайну ее происхождения, поэтому все время повязывали ей на голову платок. Вскоре девочка забыла родителей. Монахини и сироты стали ее семьей, и она училась быть примерной католичкой. Через некоторое время ей даже внушили неприязнь к евреям. Так монахини хотели защитить ее, помочь освоиться, чтобы она ненароком не выдала себя.

Возможно, Руфь было проще поверить, что она всегда жила там с монахинями, чем лелеять мысль о том, что однажды в тяжелые деревянные двери приюта постучатся мама с папой и спросят о смуглой темноволосой девочке, которую оставили у стен монастыря.

Глава 10 Последние решения

Страшный октябрьский день 1942 года, когда офицер Шмидт подкараулил отца на улице, остался в его памяти навсегда. Шмидт возник неожиданно, крепко впившись в руку отца пальцами в плотных перчатках. Позже папа рассказывал мамишу, что изо рта офицера воняло водкой и несвежими сигаретами, запах столь же мерзкий, сколь и слова, которые он произнес. Обычно во время переговоров эти двое держались в рамках разумного и разговаривали так, будто были почти на равных. Доступ к фонду Юденрата открывал перед отцом и такие возможности. Но эта встреча была совершенно иной.

Шмидт сказал отцу, что получил приказ зачистить Жарки от евреев (Judenrein). Он заверил папу, что оставшиеся члены общины будут переселены «в безопасное место». Юденрат мог выбрать 30 мужчин, которые должны были остаться для уборки и выполнения различных работ. Остальных до конца дня погрузят в поезд и отправят на восток. На посту председателя папа даже в худшие для гетто дни не позволял себе кричать или давать волю чувствам. Но в ту секунду у него в душе словно прорвало плотину, и он был не в силах сдержать поток боли. Слезы будто смыли пелену с его глаз, и он увидел Жарки в совершенно ином свете.

Торопливо шагая по мощеным улицам в направлении библиотеки, где должно было состояться заседание, он прошел мимо дома Брахманов. Там он впервые заметил на проезжей части засохшее темно-красное пятно крови. Вне всякого сомнения, это было пятно крови ни в чем не повинного еврея, избитого нацистами. Возможно, он споткнулся, под гнетом тяжелой ноши, или мать несла на руках ребенка, плачь которого раздражал немецкого солдата. Как бы там ни было, папа бессчетное количество раз проходил по этой улице, но никогда прежде не замечал следов ужаса. Через несколько шагов ему вновь стало не по себе, когда он заметил пулевые отверстия на входной двери дома Акерманов.

По дороге он столкнулся с другом Беньямином, который замахал ему в знак приветствия, и папа впервые обратил внимание, что кожа его пожелтела от недоедания, и молодой мужчина, которому и было-то всего двадцать с небольшим, прихрамывал. Отец ощутил себя глупцом, который три года не замечал всех этих страданий и слепо верил в то, что война скоро закончится. Как наивно было полагать, что Америка, вступив в войну, помешает планам могущественного диктатора. И как нелепо с его стороны было вообразить, что мелкие взятки и теплые отношения с местным нацистским начальством помогут ему противостоять надвигающейся волне злодейских планов Гитлера. По правде говоря, надежды, которые питал отец, помогали всей нашей семье поддерживать и без того непростое существование. Но тогда он жалел, что не видел, во что на самом деле превратился наш город – жалкое гетто, заселенное евреями с голубыми звездами на рукавах и мишенями на спинах.

Папа открыл заседание Юденрата спокойными и размеренными словами:

– Пришло время всем евреям Жарки самим защитить себя и решить, куда отправиться дальше. Юденрат исчерпал свои возможности. Этот город должен стать Judenrein.

По залу пронесся всеобщий вздох. Затем повисло молчание. Из 3400 человек, когда-то проживавших в еврейском районе города, больше 2000 бежали или же скрывались при содействии Юденрата. По меньшей мере 600 человек были убиты или умерли от недостатка еды и лекарственных средств. А те 800 оставшихся в городе евреев, включая меня и мою семью, теперь, казалось, были обречены.

– У нас еще остались деньги и золото, – продолжил отец, когда ему наконец-то удалось снова завладеть вниманием собравшихся. – Мы сохранили их не зря.

– Офицер Шмидт? Солдаты? Куда нам идти? О чем мы можем их просить? У них есть приказ, – сказал один из членов совета.

Остальные молчали. Все понимали, что это, возможно, их последнее решение.

– Увеличить рабочую бригаду! – крикнул отец. – Шмидт сказал, что мы можем набрать группу из тридцати мужчин, которые останутся, чтобы обходить дома и приносить немецкому командованию оставшиеся ценности. Мы скажем, что нам нужен отряд из ста человек.