Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Но тем, кого поставили лицом к стене, грозила не порка. Их ждала казнь. Публичные расстрелы устраивались ежедневно, чтобы донести до заключенных важное предупреждение: «Не нарушайте правил!» Обреченные могли стоять там часами, понимая, что к вечеру будут уже мертвы. Но и такая судьба была лучше перевода в 11-й блок. Это была настоящая тюрьма внутри тюрьмы. В его подвале, разделенном на пыточные камеры, творилось что-то ужасное. Описать то, что происходило за самим зданием, во дворе, тоже невозможно. Не могу говорить о том, что там творилось. Скажу лишь, что смерть была лучшим исходом для заключенных 11-го блока.

Я помню лишь дым, что поднимался над крематориями Биркенау[6]. Ветер днем и ночью разносил его по всей округе. Аушвиц был сродни городу с жилыми кварталами и рабочими зонами, который раскинулся на 40 квадратных километров, и где содержались более сотни тысяч заключенных.

В моем, огороженном забором уголке мира заключенные женщины каждый день выстраивались в колонны, раздевались догола и ждали. Ждали, когда откроются двери, чтобы шеренгой войти в «душевую». По лагерю ползли слухи, что те душевые на самом деле были газовыми камерами, а эсэсовцы просто старались избежать волнения среди заключенных. Когда женщины заходили внутрь, охранники кричали:

– Найдите пронумерованный крючок и повесьте на него одежду. Не забудьте номер, вы скоро вернетесь за униформой.

Но лишь немногие верили в это. Когда двери закрывались, через вентиляцию начинал поступать смертельно ядовитый газ «Циклон-Б», который действовал, словно удавка. Через несколько минут всех, кто находился внутри, начинало рвать, они хватали ртом воздух и, в конце концов, задыхались. Все газовые камеры соединялись с крематорием – печью, где сжигались тела. СС поручила специально отобранной группе заключенных-евреев, которая называлась Sonderkommandos (специальный отряд), перетаскивать тела из газовых камер и бросать их в печи. Хуже работы и представить себе нельзя.

Трубы крематория Аушвиц-Биркенау без передышки изрыгали едкий дым, отправляя на небеса души невинных евреев. Земля превратилась в ад. Унижение тоже было своего рода пыткой. Например, поход в уборную. Там лежали длинные каменные плиты, напоминавшие полые скамьи. В них были выдолблены сотни небольших отверстий, диаметром в пару десятков сантиметров. То были «унитазы». Присесть на них можно было всего на тридцать секунд, касаясь бедрами бедер соседа, а потом нужно было уступить места следующей смене. Заключенные из Scheisskommandos, которым поручали чистить туалеты, занимали завидную должность. У них был почти неограниченный доступ к проточной воде, а из-за близости туалетов проблемы с кишечником им не грозили. Еще они могли прятать в тех дырах детей. Да-да, там скрывались дети.

Помимо пытки антисанитарией, по лагерю были беспорядочно расставлены камни для порки. Если заключенный работал слишком медленно или смел просить о небольшой передышке, его укладывали на камень и секли 75 раз. Eins! Zwei! Drei![7] Заключенные должны были громко считать удары по-немецки. Если они сбивались со счета, то все начиналось заново.

Просто чудо, что меня определили в детский барак и избавили тем самым от смертельных опасностей, которыми кишел Аушвиц, этот город страданий. Мне не пришлось стоять на морозе с трех до семи утра, пока нацисты вели перекличку. А вот маме и бобеши пришлось. Нацисты с ума сходили от всевозможных подсчетов. Иногда заключенных пересчитывали по три раза за день. А иногда им приходилось сидеть на корточках во время переклички, что делало пытку еще более извращенной. Того, кто терял равновесие, секли.

Вне всякого сомнения, в мужской части лагеря папа и Самюэль столкнулись с тем же. Если кто-то не являлся на перекличку, то в качестве наказания избивали всю группу. В этом заключалась настоящая проблема, поскольку каждую ночь в бараках от истощения умирали один или два заключенных. Но смерть не была уважительной причиной для того, чтобы не явиться на перекличку. Узникам приходилось нести на построение тела своих умерших товарищей только для того, чтобы избежать наказания для живых. Заключенные не умирали, пока нацисты не подтверждали факт смерти.

В детском бараке утренние переклички были не столь зверскими, и нас не заставляли работать от рассвета до заката. Горе было величайшей жестокостью, уготованной для детей, попавших в Аушвиц. Сразу после прибытия тем июльским вечером 1944 года я, одолеваемый вопросами, увижу ли когда-нибудь маму, папу, старшего брата или бабушку, был определен в душный, переполненный и грязный барак, где крысы кусали детей за пальцы, пока те спали. В свои 4 года я был младше всех на своей полке. Ребята постарше сразу же предупредили меня:

– Слушай, если немцы придут и спросят, кто хочет повидать маму с папой, не поднимай руку, понял?