Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Однажды вечером блоковая, присматривавшая за моим бараком, попыталась прогнать маму и стала бить ее палкой по голове. Страх подталкивает людей на безумные поступки, и та еврейка понимала, что, если маму застанут в детском бараке, то к ответственности привлекут их обеих.

– Гнида! – бросила мать в лицо блоковой. – Ты не разлучишь меня с сыном!

Моя маленькая, ростом меньше полутора метров, слабая от истощения мама, схватила блоковую и удерживала ее до тех пор, пока женщина не сдалась. Подобные сцены повторялись довольно часто. У мамы на голове остались шрамы, но не от ударов дубинкой во время переклички, а от схваток с заключенными женщинами, охранявшими детский барак.

Ее появления были подарком свыше, но иногда они превращались в проклятие. Если вечером она не появлялась, то я начинал думать, что ее, как и мам других мальчиков, убили. Втиснувшись между такими же голодающими детьми на деревянную койку, покрытую соломой, я тихо плакал. В такие ночи маме тоже не спалось. Ей казалось, что она слышит, как мой живот урчит от голода, и сердце у нее сжималось при мысли о том, что еще сутки она не сможет принести мне еды.

В конце концов страх возобладал над ней. Запаниковав, она решила, что если не предпримет решительных действий, то я скоро погибну. Мама продумала план и поведала его бобеши. Будучи человеком осторожным, та выразила сомнение:

– Софи, тебя могут убить. И Михаэля могут убить. Весь барак, все окажутся в опасности, – прошептала ей бобеши, когда они лежали на полке.

– Нас могут убить в любой момент, если на то будет воля эсэсовцев! – тихо, но решительно ответила мама.

Бобеши знала, что сноха права.

Глава 15 Новости из-за колючей проволоки

Едва ли мамишу была единственной матерью маленького ребенка в своем бараке, но она была одной из немногих, чей ребенок еще был жив. Она надеялась, что соседки войдут в ее положение.

– Мой сын Михаэль без меня не выживет, – заявила она однажды вечером, когда ее соседки по полке из последних сил забирались на деревянные койки. – Его некому защитить. Кто-то из старших мальчиков отбирает у него еду, и голодная смерть для него лишь вопрос времени, – добавила она.

– Я потеряла четырех детей, мужа и родителей. Что, по-твоему, мы должны теперь делать? – спросила одна из женщин.

Тут вмешалась бобеши.

– Она не просит тебя ничего делать. Как раз наоборот: она просит тебя никому ничего не рассказывать.

– Я спрячу Михаэля в нашем бараке, – объявила мамишу, ожидая что на нее вот-вот обрушится шквал сопротивления.

Но ее переживания были напрасны. У женщин Аушвица существовало почти негласное правило: видишь ребенка – защищай. Узницы, которых отправляли на работы в сад, воровали овощи. Часть они, конечно, оставляли себе, но поиски в лагере истощенных детей, отчаянно нуждающихся в питательных веществах, никогда не прекращались. Все ценные вещи, отобранные у заключенных по прибытии в Аушвиц, отправлялись на склад, прозванный «Канадой», потому что для узников концлагеря эта страна была символом богатства и процветания. Заключенные Kommandos, работавшие на том складе, сортировали вещи и готовили их для отправки в Германию. Женщины из «Канады» воровали детское белье и свитера несмотря на то, что за это полагалась смертная казнь. Узницы, работавшие в швейных мастерских, тайком перешивали простыни и одеяла в маленькие курточки и нижнее белье. А потом, как мамишу, осторожно прокрадывались в детские бараки и раздавали вещи.

У христиан в лагере возможностей было больше. Они также использовали свое положение для помощи детям. Их не заботило, был ли ребенок евреем или нет. Потому-то огромная толпа женщин, проживавшая в бараке вместе с мамой и бобеши, без колебаний согласилась спрятать меня, если, конечно, нам с мамой удастся пробраться через лагерь незамеченными. Не знаю, сколько всего их было, возможно, больше шестисот, и все они спали и ели в одном помещении, делили между собой 160 коек. И никто не сказал ни слова.

Мамишу не стала заранее рассказывать мне о своих планах. Боялась, что не сможет увести меня из детского барака. Но однажды вечером она прошептала мне на ухо, тихо-тихо, чтобы никто не услышал:

– Михаэль, мы уходим.

– Что? – я не мог поверить своим ушам.