Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Она кинулась к нашей полке, разметала солому и, не обнаружив меня, запаниковала. Тут из-за деревянного ящика, стоявшего в углу помещения, послышался мой веселый смех. Иногда в течение дня я перемещался в другое укрытие, и был очень рад увидеть маму до конца ее рабочей смены. Вот только она не радовалась.

– Михаэль, радость моя, мне придется уехать, – сказала она, и слезы хлынули у нее по лицу. – Обещаю, мы еще встретимся, zeisele. Мы будем свободными, и я найду тебя. У меня нет выбора. Мне придется ненадолго тебя оставить.

Она не сказала, когда именно мы снова увидимся. Только пообещала, что бабушка Дора будет меня кормить, поить и оберегать.

– Скажи бобеши, что я ее люблю. Присматривайте друг за другом.

Я хотел расплакаться, но боялся нарушить обещание, данное самому себе в первый день. Я промолчал. Только поцеловал мамишу в щеку, а когда она ушла, забрался под слой соломы. Старательно спрятав ноги, я положил дополнительную охапку на лицо и принялся терпеливо ждать прихода бабушки. Горе превращалось в обыденное чувство, сродни голоду или страху. Душевная боль сковала все мое существо.

Глава 17 Счастливый недуг

В течение следующих нескольких недель в лагере смерти произошли серьезные перемены. Когда мы только приехали, солдаты ежедневно уничтожали тысячи заключенных. Одна перекличка сменяла другую, все шло по правилам. Работы были изматывающими, но организованными.

В одночасье отлаженная система Аушвица рухнула, и кругом воцарился хаос. Смотровые вышки опустели, не хватало охранников для того, чтобы следить за выполнением работ, а эсэсовцев с каждым днем становилось все меньше. Ходили слухи, что армии союзников, включая силы США и Советского Союза, одержали верх. До нас часто доносился грохот далеких бомбежек и залпы тяжелой артиллерии, дававшие узникам надежду на скорое освобождение. А когда немцы поняли, что война проиграна, эсэсовцы бросили все силы на то, чтобы замести следы преступлений. Они очень не хотели, чтобы кто-то узнал, какое зло творилось в лагерях уничтожения вроде Аушвица. Им нужно было отчистить лагерь от узников, и сделать это быстро: настолько быстро, что газовые камеры и огромные печи в крематориях не справлялись с поставленной задачей.

В ночь на 17 января 1945 года бабушку Дору разбудили мои стоны. Я весь горел и обливался потом. Воды в бараке не было. Что уж говорить о лекарствах. Сбить жар бобеши было нечем. Она спустилась с полки, где мы спали, и побежала к окну, которое было накрепко затворено, чтобы не впустить внутрь холод. Открыть его она не могла: холодный воздух разбудил бы всех в бараке и выстудил бы помещение. Бобеши прислонила ладони к холодному стеклу и держала так до тех пор, пока пальцы не онемели. Тогда она поспешила вернуться к нашей койке и положила руки мне на лоб. Она проделывала это снова и снова, превращая свои ладони в импровизированные пакеты со льдом, чтобы сбить мне температуру.

– Что ты делаешь? – шепотом спросила наша венгерская соседка по полке.

– Ничего, Алида. Засыпай, – ответила бобеши.

Она не хотела пугать соседей, хотя и понимала, что болен я чем-то серьезным. В Аушвице даже легкая простуда представляла серьезную опасность для истощенных тел, неспособных бороться с инфекцией. К счастью, Алиду не пришлось просить дважды. Не прошло и минуты, как она вновь заснула. Бабушка Дора быстро решила, что делать дальше. Утренние построения уже отменили, а на работы отправляли не каждый день. Кругом царила полнейшая неразбериха, но бобеши слышала, будто лазарет еще работает.

Я знаю, может показаться смешным, что в лагере смерти был свой лазарет, небольшая больница, в которой должны были заботиться о самочувствии заключенных. Разумеется, немцы плевали на все человеческие законы, но они не хотели посвящать в это остальной мир. Поэтому в каждом лагере смерти действовал свой лазарет.

– Михаэль, bubeleh, мальчик мой, ты ослаб, – прошептала бабушка Дора, когда лучи солнца заструились в окно. – Мы сейчас встанем, но ты не говори ни слова. Просто возьми меня за руку и иди. Если я останавливаюсь, останавливаешься и ты.

Я был измучен. Идти, или даже стоять, казалось невозможным. Бабушка Дора приподняла меня с соломы, намокшей от испарины. Донесла босого до двери и поставила на пол. Она помогла мне надеть деревянные башмаки, в которых я ходил с первого дня в лагере. Тогда они были мне большими, но четырехлетние дети растут, даже когда живут впроголодь. И тем зимним утром башмаки оказались мне почти впору.

– Куда мы идем, бобеши?

Бабушка Дора приложила к губам указательный палец, напоминая, что я должен молчать. К счастью, лазарет располагался недалеко от нашего блока. Бобеши торопилась и при каждом удобном случае пряталась за строениями. Нам повезло, от былого порядка в лагере не осталось и следа, поэтому большинство охранников еще спали. Единственными признаками жизни были далекие залпы артиллерии. Это войска приближались к лагерю. Подбежав к зданию лазарета, бобеши попыталась заглянуть внутрь, но окна располагались слишком высоко.