Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Разумеется, я не мог этого понять. Иногда эсэсовцы заглядывали в бараки, чтобы при помощи подобных уловок «отобрать» детей. Те, кто поднимал руки, больше никогда не видели родителей. Вместо этого их отправляли в лабораторию, где врач по имени Йозеф Менгеле ставил на детях ужасающие эксперименты. Он представлялся как «дядя Менгеле» и угощал их конфетами, а потом превращал в подопытных зверушек. Им впрыскивали всевозможные яды и делали операции, после которых они оставались изуродованными, инвалидами или вовсе умирали. Менгеле предпочитал проводить эксперименты на близнецах, но если найти их не представлялось возможным, то не брезговал и обычными детьми. Его основная работа заключалась в том, чтобы найти способ создать «идеальную расу» людей под названием арийцы. Как и Гитлер, он считал, что истинный ариец должен быть белокурым и голубоглазым.

– Не поднимай руку! Не поднимай руку! Скорее всего, твоя мама уже мертва! – остерегали меня старшие ребята.

Не думаю, что смог бы удержаться, если бы кто-нибудь пообещал отвезти меня к маме. К счастью, такого шанса не представилось.

В бараках было грязно, а вместо коек вдоль стен тянулись деревянные полки в три этажа. Матрасом служил тонкий слой соломы, поверх которого был брошен кусок ткани. На каждой койке спали по меньшей мере трое ребят. Если кому-то ночью приспичило в туалет, приходилось терпеть до утра. Выходить из барака в одиночку мало кто решался. Иногда по утру выяснялось, что ночью кто-то сходил под себя. Казалось бы, если ты мало ешь, то и в туалет ходишь реже, но на деле все не совсем так. Длительное голодание повреждает пищеварительную систему и приводит к такому неприятному и унизительному последствию, как «голодный понос». Когда нам удавалось проснуться вовремя, мы бежали к стоявшему в конце барака ведру, которое использовали вместо туалета. Унижение.

Старшие ребята присматривали за мной, когда могли, но и сами они были просто голодными детьми. Не думаю, что кто-то осудит их за то, что они утаскивали себе часть моей дневной порции. Блочная (заключенная, которой поручили заботиться о других узниках) три раза в день приносила в барак еду. Нам полагался маленький кусочек хлеба, небольшая ложка маргарина и чашка серого супа. Не хочу даже думать, из чего был сварен тот суп. Но каким бы отвратительным он ни был, это была еда. Она помогла нам выжить. Когда мне впервые выдали миску с тем серым варевом, один из старших ребят посоветовал выпить его, не вдыхая запаха. Меньше шансов, что меня бы вырвало. Еды на всех не хватало, поэтому каждый съедал по три ложки и передавал миску соседу, и так, постепенно, суп исчезал. Порой голодные дети выхватывали у меня из рук миску супа. Бывало, что они утаскивали мой кусок хлеба. Если блочная замечала, то вмешивалась. Взрослые в лагере всегда по мере сил старались защищать детей. Но стоило ей отвернуться, как у меня уже отнимали порцию еды.

Но и посреди царившего в Аушвице отчаяния выдавались светлые дни. К нам был приставлен добрый узник-еврей, который присматривал за нами в течение дня. Он рисовал на земле картинки и писал слова, а еще рассказывал увлекательные истории. Наши тела чахли, но он сделал все, чтобы поддержать жизнь нашего разума. Если бы его застали за преподаванием в лагере, то непременно бы казнили. Старшие мальчики по очереди дежурили у дверей барака и знаком предупреждали, если эсэсовцы подходили слишком близко. Тогда мы садились в круг и делали вид, что играем с галькой и гусеницами – лагерными «игрушками».

Не знаю, сколько бы я еще протянул на том скудном пайке, который мне доставался, если бы в детский барак однажды вечером не заглянул нежданный гость. Возможно, все произошло через неделю после прибытия в лагерь, а может и через месяц. Я правда не знаю. Дверь в длинное узкое помещение отворилась и в барак вошла мамишу!

– Mami is dah, meyn libling! – воскликнула она на идише. – Мама здесь, любимый!

Она бросилась ко мне в конец комнаты. Я был там самым маленьким, поэтому заметить меня в толпе было несложно.

– Михаэль, дорогой!

Она крепко обняла меня, и мы вновь стали почти одним целым. Мой внешний вид ее испугал. Неважно, сколько прошло времени, но я сильно осунулся. Она слегка приоткрыла карман униформы, и я заглянул внутрь. Хлеб! Мамишу принесла мне целый ломоть. Опасаясь того, что кто-нибудь украдет его, она не стала вынимать кусок целиком: осторожно отламывала от него небольшие кусочки и, наслаждаясь моментом, кормила меня в том дальнем краю барака.

Она не могла задержаться. Это было небезопасно. Мамишу не хотела оставлять сына в бараке, где все дети были старше, по ночам вовсю хозяйничали крысы и никто не целовал меня перед сном. Но остаться со мной она не могла. Если бы мамишу не появилась на утренней перекличке, то весь ее блок был бы выпорот и избит, а ее все равно рано или поздно нашли бы. Мы попрощались, но она еще не раз навещала меня. Узнав, куда определили сына, мамишу возвращалась снова и снова, и всегда приносила в карманах еду, хотя сама голодала.