Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Мамишу! Как же мне ее не хватало.

Я отодвинул тарелку на несколько сантиметров, потому что внезапно даже запах всех этих продуктов вызвал у меня в животе странное ощущение.

– Zeisele, ешь, – сказала бабушка.

Она дотронулась до моего лба, чтобы проверить, не поднялась ли снова температура. По всем признакам болезнь уже отступила. Но она все равно беспокоилась.

– Бобеши, я не болен. Я хочу к маме.

Бабушка похлопала меня по руке и отвернулась. Шли дни. Почти весь снег, что выпал в день освобождения, уже растаял, и лагерь утопал в слякоти. Из труб крематория больше не поднимался тот страшный зловонный дым. Мы носили чистую одежду, а из одеял вытравили всех вшей. Бобеши то и дело повторяла:

– Скоро поедем домой, очень скоро.

Я совсем не помнил Жарки, но мне представлялось, что мамишу уже там, ждет меня. Прошло три, а, может, и четыре дня. Рано утром один из советских солдат подозвал несколько выживших и сказал, что нам снова нужно надеть нашу полосатую униформу. Бобеши, услышав об этом, охнула. Зачем нам надевать эту грязную, кишащую вшами, робу? Солдаты объяснили, что они всего-навсего хотят заснять, как мы покидаем лагерь, запечатлеть этот исторический момент для потомков. В день освобождения у них не было с собой камер.

Все это казалось странным. Но солдаты заверили нас, что униформа была продезинфицирована, и это совсем ненадолго. Все происходило в самый разгар зимы, стояли лютые морозы, поэтому нам разрешили надеть сразу несколько комплектов. Солдаты беспокоились о нашем здоровье.

Когда я вышел из барака в трех комплектах униформы и одной огромной полосатой рубашке узника, ко мне подошел русский офицер и предложил свою помощь. Он застегнул на мне рубашку и отвел меня от бобеши. Она наверняка попыталась его остановить. Бобеши была моим единственным защитником. Она не выпускала меня из виду. Но все бывшие узники в конце концов прониклись доверием к советским солдатам. Нас, детей, выживших в самом крупном и ужасном лагере смерти в истории, поставили рядом.

– Закатайте рукава и покажите номера, – скомандовал советский офицер, после того как камера начала записывать.

Русского я не знал.

– Pokaz mi twoj reka, – повторил переводчик по-польски и жестом показал, что от нас хотят.

Я, как и остальные дети, закатал рукава огромной полосатой рубашки и показал татуировку. Я тогда не осознавал, что эта запись будет напоминать миллионам людей по всему миру о зверствах Холокоста. Однажды я буду смотреть эти кадры и с удивлением узнаю на них себя в полосатой робе узника среди чемпионов Аушвица по игре в прятки.

Глава 20 Дом

Вскоре бобеши сообщили, что к отъезду все готово.

– Михаэль, мы возвращаемся в Жарки! – с широкой улыбкой заявила она в тот день, когда мы навсегда покинули Аушвиц. – Ты ведь еще не видел нашего дома. Гостиная в три раза больше, чем отгороженная коморка старшей по бараку.

Еще она сказала, что там есть огромное окно, а у меня будет своя комната. Мы сидели в лагерной канцелярии и ждали указаний. Бобеши раздобыла где-то карандаш и нарисовала дом на бумаге.

– Вот твоя кроватка. А тут спал Самюэль, – она глубоко вздохнула. – Теперь, наверное, там буду спать я, чтобы быть поближе к тебе. И нам никогда не будет одиноко, я права? – уверенно сказала она.

Услышав имя Самюэля, я вспомнил о том, как полгода назад мы вместе долго ехали на поезде. Я воскрешал в памяти его лицо, исказившееся страданием от того, что ему пришлось сидеть на корточках в переполненном вагоне по пути из Пионок в Аушвиц. Его каштановые волосы, упавшие на глаза. Постойте-ка, а они были каштановые или светлые? Почему я не могу вспомнить? Чем больше я думал о том, какого цвета были волосы Самюэля, тем больше его образ ускользал от меня. Память разбилась вдребезги. Я попытался вспомнить остальных пропавших родственников.

– Бобеши, а у папы волосы были кудрявые? Как у меня, да?

Я разрыдался и попробовал ухватиться за другие воспоминания. Что за песню пела нам с Самюэлем мама? «Zog nit keinmal…» Какой же там припев… Я попытался вспомнить, чем пахла мама, когда возвращалась по вечерам с завода боеприпасов. Неужели, когда мы жили в Пионках, у Самюэля под подушкой и правда было припрятано много камней? Кажется, так и было! Но какое же прозвище придумал для меня папа?

Подобные вопросы бесконечной вереницей проносились у меня в голове, пока мы с бобеши сидели, прижавшись друг к другу, на скамейке в бывшей канцелярии эсэсовцев. Она заглянула в сумку, чтобы проверить, что не забыла ничего из одежды и туалетных принадлежностей, которые дали ей в дорогу советские солдаты. Она перепроверила ее уже раз десять. Бобеши умудрилась спрятать еду даже в бюстгальтер, на тот случай, если сумку украдут.

– Михаэль, zeisele, нас ждет долгий путь. Я все тебе о них расскажу, – пообещала она вкрадчивым голосом рассказчицы, и добавила, что, когда мы доберемся до Жарки, я уже нарисую в воображении все семейное древо.