Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Почему я был таким несносным? Бобеши спустила меня на землю и попрощалась с фермером. Я стал оглядываться по сторонам, продолжая ныть, пока бобеши наконец хорошенько не шлепнула меня по попе. За все годы, проведенные в гетто и концентрационных лагерях, меня никто не шлепал. Никто из близких не повышал на меня голос. Я погрузился в молчание. И еще долго после того, как вдали затих стук лошадиных копыт, мы стояли на дороге. Наконец бобеши заговорила. Не знаю, к кому были обращены те слова. Я просто слушал.

– Ведь вас больше нет, правда? Вы превратились в голоса на ветру.

Бабушка смотрела на лежавший впереди усталый город. Пустые улицы, никакого движения.

– Вы пепел и прах или воздух, которым я дышу? Ну же, дайте силы ногам. Я не смогу шагнуть в одиночку.

Я понимал, что бобеши говорит странные вещи, но отвлекать ее еще раз мне совсем не хотелось. Нет, не этого я ожидал. На подходах к городу нас встретили старые дорожные знаки: JUDEN! GEH NICHT! STRAFE IST DER TOD! Проход запрещен! Нарушение карается смертью! Читать я уже умел. Помните, кто меня учил? Самюэль. В Пионках, пока мы ждали, когда мама, папа и бобеши вернутся с работ, за мной почти всегда присматривал Самюэль. Он водил пальцем по странице и читал вслух по-немецки, на котором я уже бегло лепетал. Даже самые короткие слова он старался произнести отчетливо, и я быстро всему научился. Мне следовало вспоминать Самюэля с грустью, но я внезапно ощутил легкость и счастье. Мне не только удалось воскресить облик брата, но и услышать его голос! В том месте словно открывались потаенные уголки памяти, о существовании которых я прежде и не подозревал. В том месте я ощутил уверенность, что мамишу вернется ко мне.

Наконец лес, словно занавес, распахнулся, и мы вышли на открытое место. Мы вошли в город. Прямо перед нами раскинулась площадь. Ее окружали двухэтажные и даже трехэтажные дома. Там была парикмахерская, окна которой были заколочены досками, и пекарня, в которой по виду уже много лет не было ни покупателей, ни хлеба. Кожевенная мастерская тоже была закрыта.

– Вот здесь мы раньше покупали мясо для Шаббата.

Бобеши указала на крайнее здание с узкой стеклянной витриной. В стекле виднелась дырка от пули. Несколько горожан праздно бродили неподалеку: группа мужчин, куривших за разговором толстые сигары, и две девушки, на плечах они держали коромысла, на каждом конце которых висело по два ведра. Они подошли к фонтану в центре площади и наполнили ведра водой. Думаю, это был тот же самый фонтан, о котором мне в дороге рассказывала бобеши. Электричество в Жарки провели еще в 1925 году, но двадцать лет спустя не было ни водопровода, ни канализации. Вода слегка намочила одежды девушек, ведра покачивались из стороны в сторону, в такт их размеренных шагов. Люди смотрели на нас так, будто мы прилетели с другой планеты.

Мы прошли еще немного и свернули на небольшую улочку, где все дома были погружены в серое спокойствие. Одни пониже. Другие повыше, но все из гладкого известняка. Отовсюду пробивались трава и сорняки. Мне те дома показались разноликими, особенно в сравнении с аккуратно выстроенными бараками Аушвица. Мы остановились перед одним из самых больших домов во всем квартале и бобеши спросила:

– Помнишь его, Михаэль?

Нет, я не мог его помнить.

– Libling, это мой дом. Это твой дом. Вот здесь мы все и жили, – она указала на широкое прямоугольное окно на фасаде дома. – По вечерам ты любил стоять у него, прижав личико к стеклу, и все высматривал папу. Мы с мамишу всегда точно знали, когда он подходил к дому, потому что ты начинал барабанить ладошками по стеклу от радости.

Я мог поклясться, что заметил в окне какое-то движение. Может, то была лишь тень. Бобеши кивком головы указала на правую часть дома:

– А там твоя комната. Самюэль раньше всегда просил не укладывать его спать рано, да и ты был очень активным. Но стоило мамишу поцеловать вас перед сном, как в комнате становилось тихо, совсем как в синагоге, когда смолкают последние молитвы. Иногда вы оба просили дать вам еще немного поиграть. Ты держался до последнего, но в конце концов сон все равно одерживал верх.

Бабушка стала подталкивать меня по дорожке, ведущей к входной двери, и все удивлялась тому, что дом еще стоит. Поднимаясь по мощеным ступеням, я крепко прижался в бабушке. Перил по краям не было, и я боялся упасть. Деревянная дверь начинала гнить, и бобеши, заметив это, слегка поморщилась. Она вздохнула, словно желая сказать: «Да, не такого я ожидала». Затем потянулась к ручке входной двери, но ее на месте не оказалось. Если бы дом умел говорить, он бы рассказал нам много интересных историй.

Как только бобеши попыталась толкнуть дверь, она распахнулась, и мы оказались лицом к лицу с очень крупной женщиной, толстой и круглой. У нее были ярко-рыжие волосы и толстые розовые щеки. Мне показалось, что они с мамишу были ровесницы.

– Вы что творите? Пытаетесь ввалиться в мой дом без стука?