Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Мы забежали в курятник, и бабушка выдала мне чистые шерстяные брючки и белую рубашку из хлопка, на которые она копила две недели. Штаны, в отличие от тех, что мне выдали в Аушвице перед отъездом, были мне впору. Бобеши сказала, что я настоящий красавец. Одевшись, я чуть ли не вприпрыжку побежал к гравийной дороге, а затем по полузаросшей тропинке к дому Йонишей, предвкушая вкусный праздничный ужин. Солнце уже клонилось к закату. Подходя к дому, мы разглядели, как шестеро человек, стоя на крыльце, оживленно о чем-то беседовали. Один из голосов был мне хорошо знаком. Он был женским, и принадлежал не тети Циции, с ее низким и мягким тембром. Нет, то был высокий голос, услышав который, я чуть не упал.

– Муллек, да ты никогда не был таким стройным. Куда подевался твой круглый живот? Война тебе к лицу! – сказал знакомый голос.

Семья захохотала. Приблизившись, я разглядел, что дядя Давид обнимает женщину. Лицо ее я видел только в профиль. Но осанка, движение, голос… мамишу. Она вернулась, никто кроме меня в это не верил. А я знал, что она вернется.

– Мамишу! – завопил я что было силы. – Мамишу! Мамишу! – я рыдал и кричал одновременно.

Бобеши пыталась удержать меня за руку, но я вырвался и побежал. Вся семья наблюдала, как я мчался по Сосновой улице. Женщина оглянулась. Но с ее лицом было что-то не так. В том смысле, что оно было в точности похоже на мамино: небольшой подбородок, глубоко посаженные глаза. Но волосы и брови у нее были темные, словно внезапно возникшая рама вокруг картины. Она стояла там, будто призрак моей матери.

– Михаэль, мой Михаэль! – закричал мне призрак. – Иди ко мне, мой мальчик. Как же я хотела с тобой познакомиться! Я так часто о тебе думала, милый. Но я не твоя мама. Нет, малыш, я не твоя мама.

Я застыл как вкопанный, и женщина сама бросилась ко мне. Она протянула руки, словно собиралась крепко обнять меня, как это сделала бы мама. Даже пахло от нее, как от мамишу. Было в этом невероятном сходстве что-то жуткое. Жестом руки я попросил ее остановиться.

– Вы кто? – спросил я самым твердым голосом, на какой только был способен.

– Libling, ты меня не знаешь. Я тетя Хильда. Твоя мама была моей старшей сестрой и лучшим другом.

Она дотронулась до моей руки, и в этот миг подоспела бобеши.

– Здравствуйте, Дора, – сказала Хильда, с широкой улыбкой приветствуя бабушку, а затем снова обратила внимание на меня. – Я так долго мечтала увидеть тебя, Михаэль. Твоя мама рассказывала о тебе в письмах.

В тот миг я почувствовал, будто меня предали. Внутри все словно онемело. У меня отняли что-то важное. Меня обманули. Я понятия не имел, кто такая тетя Хильда. Кажется, ее имя пару раз мелькало в историях бобеши, но эта женщина была мне совершенно чужой. Однако несмотря на все это, когда женщина, не обращая внимание на мою истерику, притянула меня поближе, я ощутил почти забытое чувство безопасности. Бобеши оберегала мою жизнь любыми способами. Но уберечь мое сердце ей было не под силу. Я уткнулся лицом в грудь тети Хильды и горько заплакал. Когда же немного успокоился, она взяла меня за руку и повела в дом тети Циции. Бобеши присоединилась к остальным, которые ждали нас на крыльце. Она дала тете Хильде возможность успокоить меня, потому что понимала, что это нужно нам обоим.

– Михаэль, вижу, вы с тетей уже познакомились, – сказала Циция. – А теперь вместе с Руфь идите мыть руки. Время садиться за праздничный стол. Вот-вот начнем читать молитву, zeisele.

На кухне я умылся водой из таза, в надежде смыть следы слез. Было очень неловко из-за того, что я так разревелся. К тому моменту, как я появился в гостиной, взрослые уже начали читать молитвы. Свечи горели, и все вокруг погрузились в размышления. Это был не просто праздничный ужин. Это был во всех отношениях особый вечер. 7 мая 1945 года немецкий генерал, представлявший высшее командование страны, подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии. Война в Европе завершилась. Нацисты были повержены.

Пока мужчины стояли и молились, раскачиваясь с пятки на носок, в животе у меня заурчало. В Аушвице я хорошо научился подавлять чувство голода, но здесь, в Жарки, оно причиняло мне физическую боль.

– Уже можно начинать есть? – шепотом спросил я тетю Хильду, которая настояла, чтобы я, как маленький, сидел у нее на коленях.

Мы только познакомились, но я точно знал, что она единственный человек в комнате, кто не станет на меня кричать за то, что я решил задать вопрос прямо посреди молитвы.

– Мне срочно нужно принести с кухни воду, – громко сказала Хильда.

Она вскочила со стула, подтолкнув меня на пол.

– Михаэль, пойдем, поможешь тете, – добавила она, подмигнув.

Затем она шепотом обратилась к Руфь, моей ровеснице, сидящей на другом краю стола:

– Руфь, то есть Кристина, милая, пойдем, поможешь мне, – уговаривала ее Хильда.

Но я знал, что Руфь откажется. Она почти никогда не отходила от матери.

– Ладно, мы скоро вернемся.