Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Испугавшись интонаций дяди Сэма, я сперва застыл на месте, потом взглянул на тетю Хильду в поисках поддержки, но ее лицо ничего не выражало. Руфь схватила меня за рукав новой рубашки на пуговицах и потянула наверх в свою комнату. Я безотчетно нырнул под кровать, со всех сторон которой до самого пола свисало покрывало, превращавшее ее в идеальное укрытие. Пройдя через Аушвиц, вы быстро учитесь находить самое безопасные места. Руфь сделала все, как ей велели. Как всегда. Всхлипывая, она с головой укрылась одеялом. Руфь не притворялась, она часто плакала, если мамы не было рядом, даже если они просто находились в разных комнатах.

А на первом этаже наша семья металась в безумном тридцатисекундном порыве, пытаясь спрятать все, что могло навести на мысль об иудейском обряде. Наконец дядя Сэм открыл входную дверь.

Подробности того, что произошло далее, тетя Циция будет из раза в раз пересказывать еще много лет. За порогом стояли пятеро мужчин, для которых лучше всего подходило определение «озлобленные». Они прищурили свои и без того маленькие глазки, сжали челюсти так, будто готовились к драке, а кулаки приготовили еще до того, как дядя Сэм успел сказать «добрый вечер».

– Кажется, у кого-то тут праздник, – начал один из них. – Нам не нравится, что вы, еврейские крысы, веселитесь там, где вам больше не место.

Другой хулиган протиснулся в дом и метнул полный ярости взгляд на дядю Моника.

– Вы и ваши синагоги, ваши дьявольские свечи, призвали сюда врагов. Если немцев и можно за что-то благодарить, так за то, что они вышвырнули вас их Польши.

Следом за ним вошел третий незнакомец, схватил дядю Давида за ворот рубашки, и всем окончательно стало ясно, что они пришли драться, а может, даже убивать. Но в этот момент незваные гости встретили достойного соперника. Не для того тетя Хильда прошла Варшавское гетто и несколько лагерей смерти, чтобы терпеть оскорбления и жестокость со стороны пятерых обиженных жизнью соотечественников.

– Господа, кажется, вы ошиблись, – выйдя их кухни, где им с тетей Цицией было велено затаиться, сказала Хильда.

Она чуть не вздрогнула, увидев, до чего крупными оказались противники, каждый из которых был на голову выше ее братьев. У предполагаемого лидера банды на щеке было темно-коричневое родимое пятно странной формы и ядовитые глаза. Однако она уже приступила к воплощению своего плана, и отступать было поздно.

– Сомневаюсь, что здесь живут евреи, – Хильда плюнула на пол, желая тем самым выразить свое отвращение к подобной мысли. – Как раз напротив, мы такие же католики, как и вы. Моя племянница только что вознесла вечернюю молитву Святого Антиоха и убрала свои четки. Вот, взгляните сами.

И тетя Хильда провела незнакомцев в гостиную. К тому моменту их лица еще горели яростью, но кулаки они уже разжали. Хильда взяла со столика, стоявшего рядом с диваном, набор деревянных четок и с нежность поцеловала их.

– Пойдемте же, – подозвала она мужчин, стоя у подножия лестницы, ведущей на второй этаж. – Наша Кристина наверняка проснулась от всего этого шума. Она с радостью помолится за вас.

Дядя Сэм пришел в ужас от того, что эти люди поднимутся на второй этаж его дома, но отступать было некуда. Незнакомцы заходили в спальню к Руфь по одному и сразу же менялись в лице. Над кроваткой двоюродной сестры висело огромное деревянное распятие с фигурой Иисуса Христа. Я же беззвучно лежал в укрытии из покрывала.

Дядя Сэм и тетя Циция повесили на стену распятие сразу же после того, как привезли домой Руфь, первые осознанные годы жизни которой прошли в окружении монахинь. Они не хотели, чтобы столь резкая перемена в жизни дочери сопровождалась страхом или чувством вины, и беспокоились, что без религии, дававшей ей силы в приюте, она будет чувствовать себя потерянной. Они любили свою религию, всем сердцем почитали иудаизм, но дочь они любили больше. И потому для того, чтобы Руфь было спокойнее, они сохранили четки, которые ей дали с собой монахини, и даже поощряли вечерние молитвы к Иисусу.

– Зачем Вы повесили у нее над кроватью символ католицизма? – с отвращением в голосе спросил дядя Давид, в тот день, когда на стене появилось распятие.

– Это мой дом, и Руфь – моя дочь, – твердо сказала Циция. – Не хочешь здесь жить, никто тебя не держит. Но этот крест будет висеть там до тех пор, пока он нужен моей дочери.

И кто мог предугадать, что совсем скоро это распятие спасет нам жизнь?

– Господа, я понимаю причину вашего заблуждения. Раньше эту часть города занимала еврейская община. Дом пустовал, ну мы и подумали, что ему пропадать зря. Наши дома вблизи церкви сгорели во время бомбежек. Потому-то мы все здесь, живем там, где раньше жили евреи, и вновь Хильда наморщила нос с притворным отвращением. – Наверняка вам хочется услышать, как Кристина читает вечерние молитвы. Похоже, вам не помешало бы благословение.