Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Мамишу рассказала нам о лагере в Австрии, где она, как и в Пионках, работала на военном заводе. Ей часами приходилось стоять перед огромным столом, заваленным крошечными частями оружия. Работа заключалась в том, чтобы очистить их от масла и подготовить к повторной сборке. Вновь пригодились ее маленькие пальчики. Там эсэсовцы относились к ней пристойно. Условия были получше, чем в Аушвице, но работать по-прежнему приходилось по 12–14 часов в день.

Потом ее перевели на другой оборонный завод. Она знала только, что ее везут в один из многочисленных австрийских лагерей, объединенных в одну систему под контролем центрального лагеря Маутхаузен. На второй или третий день пребывания в лагере она узнала, что на ее прежнем месте работы произошел ужасный взрыв. Военные заводы, со всем этим порохом и летучими веществами, собранными под одной крышей, были зонами повышенной опасности. Если бы ее не увезли оттуда, то скорее всего, она погибла бы, как и остальные.

– Михаэль, я каждый день думала о тебе, – сказала она.

Она все время спрашивала себя, как там бобеши и удается ли ей добывать для меня достаточно пропитания.

– Милый, нужно было догадаться, что ты будешь прятаться до последнего, – она сжала мою руку, пока мы шагали по дороге. – Ты – выживший.

Но больше всего маму поразила новость о возвращении тети Хильды.

– О да! Она нас всех удивила, – сказала бобеши.

– Сначала я подумал, что она – это ты, – добавил я.

Затем я объяснил, что вообще не помнил, что у меня есть тетя по имени Хильда.

– Она мне рассказала, что вы любили петь, когда были маленькими, а ваш папа, дедушка Мордекай, начинал кричать и злиться: «Софи, я так больше не могу! Идите петь на улицу, для Всевышнего! Он с радостью вас послушает, а папе нужно немного отдохнуть!»

Мама рассмеялась:

– Так и было, libling. И знаешь, что? Я и сейчас люблю петь!

Она на мгновение задумалась, а потом запела:

– Я снова с малышом Михаэлем… вы всегда будем вместе. Пойдем, расскажем об этом всем… Софи вернулась!

Мамишу была по-детски беззаботна. Кого-то раздражало ее чувство юмора, а кто-то считал его очаровательным. Думаю, на папу ее легкомысленность действовала как магнит. Держу пари, за это он ее и полюбил. Мама продолжала напевать, пока мы не свернули на Сосновую улицу, и тут от ее песни, улыбки и уверенности не осталось и следа. Ни с того ни с сего она ударилась в слезы. Закрыла лицо руками и зарыдала навзрыд. Я пришел в ужас. Бедная мама!

Поначалу я не понял, почему она плачет. Однако теперь мне кажется, что в тот момент наружу вырвалось скрытое в глубине ее души горе от утраты папы и Самюэля. Горе, которое она пыталась не замечать ради того, чтобы выжить. Но вновь увидев впереди свой старый дом, она не могла больше сдерживать чудовищную боль.

– Не грусти, мамишу. Не плачь.

И тогда бобеши тоже заплакала. Я был ребенком, а мои защитники рыдали у меня на глазах. Живот скрутило, и я стоял там абсолютно беспомощный. Мама и бабушка еще долго безмолвно обнимались и плакали. Я посмотрел на свои руки и увидел, что все еще сжимаю ту гирлянду из одуванчиков, с которой пришел на площадь. Не говоря ни слова, я подошел к ним и накинул переплетенные цветы на плечи мамишу, как если бы это был шарф. Она посмотрела на ярко-желтый подарок и улыбнулась. Слезы еще текли у нее из глаз, но я понял, что он ей понравился. Очень понравился.

Прошло еще несколько минут, прежде чем мама и бобеши утерли друг другу слезы и начали тихо переговариваться. В конце концов мы продолжили свой путь. Следующий шок мама испытала в тот момент, когда мы с бобеши прошли мимо нашего прежнего дома и направились прямиком к жившей неподалеку тете Циции.

– Что значит, там теперь живет кто-то другой! Это наш дом! Дора, а где же живете вы с Михаэлем? Где?

Но разговор о курятнике мог подождать. Для начала бобеши объяснила, что наш дом заняла полька, и съезжать она не собирается. А условия в городе таковы, что обращаться за помощью к полиции бессмысленно.

– Софи, послушай меня. Оставь все как есть, – твердо сказала бобеши. – Мы с Михаэлем нашли неплохое пристанище. Давай сейчас просто будем радоваться тому, что мы все снова вместе.

После выплеска эмоций прямо посреди улицы, у мамишу уже не осталось сил на то, чтобы оплакивать утрату собственности. И мы зашагали в сторону двухэтажного кирпичного дома тети Циции и дяди Сэма. Я чувствовал пульс мамишу, пока держал ее за руку: так быстро билось ее сердце. Ей очень хотелось вновь увидеть братьев и младшую сестру. Без стука она повернула ручку входной двери и просунула голову в дверной проем:

– A gutn tag? – спросила она. – День добрый.

В прихожей и гостиной ни души.

– Сэм, Хильда, Муллек? – дрожащим голосом позвала она.