Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Глава 29 Встреча на заднем дворе

– Попалась, свинья! – сказал мужчина, который целился мамишу прямо в лицо. – Что у тебя там? – спросил он, пистолетом указав на мешок.

Моли его о пощаде! Выхвати пистолет. Беги! Мама столько раз обманывала смерть: в «Кровавый понедельник», во время селекции у ворот Аушвица, в австрийском трудовом лагере. Она проехала сотни километров и вернулась обратно в Жарки, чтобы воссоединиться с сыном, который, как и она, ускользнул из лап смерти. И теперь она может погибнуть у себя на заднем дворе от рук соотечественника.

– Отвечай, женщина! У меня в обойме три пули, но мне хватит и одной, чтобы прикончить тебя.

Мамишу потеряла дар речи. Она слегка наклонила голову в попытке вновь вернуть телу возможность двигаться. Но и этого оказалось достаточно, чтобы луна осветила ее лицо.

– Софи? Софи Борнштейн? – спросил незнакомец.

Мамишу не ответила. Не могла. Но, должно быть, выражение ее лица подтвердило, что она и вправду Софи Борнштейн.

– Софи, это я. Помнишь? Лукаш Барош.

Она-то помнила. За год до начала войны ее муж, работавший бухгалтером, помог Лукашу выбраться из чудовищной неразберихи с деньгами, когда у его фирмы возникли какие-то сложности с банком. Еще она помнила, что он приходил к ним домой поздно вечером, потому что такому человеку не пристало иметь дела с евреями.

– Значит, ты вернулась, да? – спросил Лукаш.

Тут он понял, что все еще целится в мамишу. Опустил пистолет и извинился:

– Софи, я бы ни за что не вытащил оружие, если бы знал, что это ты. Я думал, это какая-то бездомная беженка ищет, чем бы поживиться.

Наконец-то дар речи и способность двигаться вернулись к маме.

– Лукаш, это мой дом. Ты же это помнишь, да? Я пришла забрать то, что схоронил Израиль. Тут ничего нет. Пустой мешок, – сказала она.

Лукаш казался безобидным, и она больше не страшилась за свою жизнь. Но она боялась, что он отберет ее бокал для кидуша, хотя бы для того, чтобы переплавить его на серебро. Лукаш покачал головой:

– Софи, так мало ваших вернулось. Дома в этом районе долго пустовали, вот некоторые из наших и подумали, что можно заехать и присматривать за домами, а заодно и поддерживать порядок в округе. Я живу здесь уже почти два года, – сказал он, кивнув в сторону дома наших бывших соседей. – Я просто решил помочь Иссе Олковски, – и на этот раз он кивнул в сторону нашего дома. – В войну нам пришлось нелегко, всем нам. Мы заботимся друг о друге. Софи, мне жаль, что твой дом занят.

А следом добавил с намеком в голосе:

– Ты же передашь от меня привет Израилю?

– Конечно, Лукаш, передам. Будь здоров.

Мамишу не хотелось продолжать этот разговор. И она не собиралась посвящать этого человека в обстоятельства своей жизни и свое горе. Ей просто хотелось вернуться к семье, добраться до Ченстохова, собрать вещи и навсегда уехать из этой страны. Она хотела сесть вместе со мной на поезд. Хотела наблюдать из окна вагона, как пейзажи Польши растворяются в дали и мечтала отпраздновать Шаббат в Америке. Однажды она поднимет бокал для кидуша, полный сладкого вина. Будущее виделось ей светлым. Она не понимала, что последней, но ужасающей преградой в жизни для меня станет тихий гул принятого обществом антисемитизма.

Глава 30 Город развалин

У меня в горле стоял ком размером с желудь, и я с трудом сглотнул, но помахал тете Хильде и бобеши на вокзале в Ченстохове. Перед этим мы же успели попрощаться с мамиными деловыми братьями. Бобеши не любила выезжать из Жарки, но согласилась на повозке доехать до города, чтобы проводить нас.

– Держи, zeisele, – со стоическими нотками в голосе сказала она и протянула мне ароматный бумажный сверток. – Откроешь в поезде. Будь осторожен в Германии. А я буду осторожна здесь.

Она, как обычно, была скупа на слова и эмоции. Мне хотелось подпрыгнуть и обнять ее, уговорить ее поехать с нами в Мюнхен. Но бобеши была «серьезной». Она просто хотела пожелать нам «счастливого пути». Тетя Хильда пришла совсем для другого. Она целовала меня в щеки, подбородок и нос.

– Чмок, чмок, чмок… – приговаривала она, осыпая меня прощальной нежностью.

– Куриный суп с lokshen в Америке лет, скажем, через десять? – спросила тетя Хильда у старшей сестры.

– Конечно, meyne lib, дорогая, – ответила мамишу.

И как завещала им мать, Эстер, они поклялись всегда смотреть вперед. Хильде вскоре предстояло отправиться в Швецию, а оттуда – на Кубу. Она надеялась, что финальной остановкой этого путешествия будет Америка.

– Ну что? Пойдем? – взглянула на меня мамишу, дав тем самым понять, что пора.

Я поднялся на платформу и помахал на прощание бобеши и тете с надеждой, что однажды увижу их снова.

– Shalom, zeisele, – прочитал я по губам бобеши.

На иврите у слова «shalom» есть три значения: здравствуй, прощай и мир. Я надеялся, что она имеет в виду последнее. Мысль о том, что она прощается со мной навсегда, была невыносима. Но так и получилось. В тот день я видел бабушку в последний раз. Мы не вернулись в Жарки, пока она была жива, и, насколько мне известно, там она и окончила свой век.