Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

– Можно я открою подарок бобеши? – сказал я сразу же, как нашел в вагоне свободное место.

– Если бабушка разрешила.

Я разорвал сверток и расплылся в широкой и глупой улыбке. Внутри лежали красные, спелые ягоды земляники. Как бы тяжело мне ни было при мысли о разлуке с бобеши, я был в восторге от переезда в Мюнхен.

Мамишу собрала в отдельную сумку орехи, мед и прочие сытные вкусности. В другой сумке лежали все наши пожитки: три пары моих брюк, две рубашки, пять пар носков и белье; мама везла с собой нижнее белье, шляпку, одно хлопковое платье в цветочек, сшитое специально для нее тетей Хильдой. Там же был упакован и бокал для кидуша.

Мы ехали целый день, сначала на юг до Кракова, а потом на запад, в сторону Чехословакии. В конце концов мы пересели на поезд до Мюнхена. Поздно вечером, когда я уже спал, положив голову маме на руку, мы прибыли на вокзал. Она разбудила меня, и я приподнялся на колени, чтобы выглянуть в окно, когда поезд подъехал к станции в Мюнхене. После маминых рассказов об этом городе я ожидал большего. Может, она тоже. Но мы ничего друг другу не сказали. Просто спустились на перрон и по указателям вышли на одну из главных прилегавших к вокзалу улиц.

Мы направлялись к небольшому лагерю для перемещенных лиц. Мама связалась с Обществом помощи еврейским иммигрантам (Hebrew Immigrant Aid Society, ХИАС), одной из организаций, которая помогала выжившим встать на ноги после войны. В лагере нас уже ждали. Эта часть Мюнхена была под контролем американцев. Но чтобы добраться до места, нам пришлось пройти по темным улицам и аллеям, на которых высились шестиметровые горы из кирпича и бетона, кое-где практически перекрывавшие проход. Этот город не был столицей Германии, но он был центром нацистского движения, а потому стал мишенью для бомбежек авиации союзников. Беспощадные ковровые бомбардировки Мюнхена практически не оставили камня на камне от многовековой неоклассической и ренессансной архитектуры. Большую часть исторически значимых зданий города нацисты заняли еще в начале войны. Дворец, где некогда жил король Баварии, был превращен гестапо в тюрьму; как и многие другие великолепные объекты, он был разрушен во время воздушных налетов.

Лязг рабочего оборудования раздавался даже поздно вечером: могучий зов прогресса в городе, что стремился к восстановлению. На всех улицах, по которым мы шли, разрушение оставило свой след. Кое-где еще теплилась жизнь, а некоторые переулки были пугающе заброшены.

И был еще другой звук.

– Es wird spät. Werden wir jetzt nach Hause gehen?[11]

Это был ничем не примечательный диалог случайных прохожих. Но они говорили по-немецки, на языке, который в моем сознании отныне был неразрывно связан с Аушвицем. Уловив звуки немецкой речи, я мгновенно услышал грохот марша начищенных кожаных сапог, которых и поблизости-то не было. Меня затрясло, я принялся оглядываться, опасаясь увидеть позади охранника-эсэсовца. Я не спрашивал, но думаю, мамишу почувствовала нечто похожее. Последний раз немецкую речь мы слышали за несколько месяцев до прибытия в Мюнхен, еще до того, как нацисты бежали из Польши.

Пока мы бродили по улицам, мама развернула карту города.

– Ага! – воскликнула она, указав на здание с огромной вывеской с названием лагеря.

Лагерем руководила Администрация помощи и восстановления Объединённых Наций. На высоком каменном выступе у входа в здание развивался флаг США. Все всякого сомнения, это было то место, куда бездомный иммигрант мог обратиться за помощью. Сам лагерь представлял собой комплекс из четырех или пяти бетонных зданий. Мы вошли в помещение, которое приняли за главный офис, и тут же услышали шум. Учитывая поздний час, это показалось странным. Неподалеку суетились женщины в пальто поверх ночных рубашек. Они выглядели взволнованными. Некоторые оживленно что-то обсуждали, а кто-то плакал. В центре зала за деревянным столом работники тоже разбились на группы и тихо, но оживленно жестикулируя, о чем-то беседовали.

– Она плакала пять дней подряд. Кто-то должен был все время быть рядом с ней! – сказал один из работников.

– Я знал, что она в отчаянии, но я не думал, что она решится на что-то подобное, – добавил другой.

Женщины успокаивали рыдающих детей, которые лучше меня понимали, что там происходило. Мамишу попыталась заслонить мне глаза и закрыть уши, чтобы я не вслушивался в разговоры. Через несколько минут мы услышали вой сирен.

Очень милая сотрудница Службы помощи заметила нас с мамой, сидевших в углу, где меня пытались уберечь от царившей кругом суеты. Она подошла к нам и представилась. Ее звали Талия. Затем она провела нас в приемную и зарегистрировала. Талия ничего не сказала ни о том, что творилось в фойе, ни и о том, что же такое произошло перед одним из зданий, из-за чего пришлось вызывать полицию и скорую. Она просто записала наши данные, сказала, где мы будем спать, и спешно провела в нашу комнату. Девушка сказала, чтобы мы чувствовали себя как дома.