Клуб выживших. Реальная история заключенного из Аушвица

Она сказала, что ее зовут Рене Мюллер. У мамишу перехватило дыхание. Хозяйка оказалась стройной женщиной с острым носом и суровым выражением лица. На ней был костюм – бежевый пиджак с юбкой, а каштановые волосы были аккуратно подстрижены под мальчика. Не строгий внешний вид так испугал мамишу, а кулон: на шее у женщины висела золотая цепочка с крупным золотым изображением свастики. Мы с мамой видели этот нацистский символ чаще, чем луну на небе. Любой, кто его демонстрировал, посылал миру недвусмысленное послание: «Я ненавижу евреев».

Фрау Мюллер заметила реакцию мамишу, но не извинилась. Она с нежностью дотронулась до острых краев золотого символа.

– Что ж, как я и сказала, буду за вами присматривать.

– Конечно, очень мило с Вашей стороны, фрау Мюллер. Danke schön, спасибо, – старательно выговаривая немецкие слова, сказала мама.

Она изо всех сил старалась улыбаться, пока не закрыла дверь и не заперла ее на замок.

В квартирке кухни не было. Работники ХИАС сказали, что хозяйка предлагает арендаторам готовить у нее.

– Судя по всему, мы часто будем устраивать тут пикники! – громко сказала мама и широко улыбнулась. – Давай-ка раздобудем коврики, а потом ты поможешь мне помыть окна в нашей новой квартире, Михаэль.

Оставалось неясным, почему фрау Мюллер решила впустить к себе домой евреев-иммигрантов? Зачем ей вообще нужно было сдавать комнаты евреям? Мама не знала. Я не удивлюсь, если у нее в голове пронеслась мысль бежать оттуда немедленно. Дядя Сэм, тетя Циция и Руфь как раз приехали в Мюнхен с деньгами, вырученными от продажи кожевенного предприятия, и сразу же сняли квартиру. Они жили примерно в пяти километрах от Агнессштрассе, и обязательно приютили бы нас. Но, как и всегда, мама решила извлечь из сложных обстоятельств как можно больше пользы. Поэтому мы остались.

Утром мама взяла меня за руку и повела записывать в еврейскую гимназию, располагавшуюся на той же улице. Все учителя там с утра и до обеда говорили только на иврите. Для меня это стало сущим наказанием. Я немного говорил на иврите, но идиш, польский, а теперь даже немецкий были мне ближе. Я умолял мамишу не отправлять меня туда.

– Я буду как дурак! Я ничего не пойму, мамишу! Надо мной все будут смеяться! – говорил я, пока она тянула меня вверх по ступеням к дверям гимназии.

– Михаэль, радость моя, – я знал, что уговоры бесполезны, – ты умный мальчик. Ты быстро все выучишь. А потом тебе самому понравится! Мы будем говорить друг с другом на иврите. Твой папа гордился бы, если бы увидел, как ты входишь в эти двери.

Я ужасно волновался из-за школы, но еще и из-за дурацких волос, которые упорно отказывались расти густыми и красивыми. Почти сразу после приезда в Мюнхен мы отправились к доктору, и он сказал, что я страдаю от серьезной формы авитаминоза, который, в свою очередь, вызвал болезнь под названием цинга. Я хорошо питался и принимал витамины, но тело еще не восстановилось окончательно.

Мамишу, некогда славившаяся своей добросердечностью, теперь сконцентрировалась на переезде в Америку, и времени на сочувствие у нее не осталось. Она просто поцеловала меня в щеку, поправила воротник рубашки и подтолкнула вперед.

– Малыш, все будет хорошо. Ты очень красивый!

Мы прошли через поражающие воображение двери, и открывшийся перед нам коридор немыслимых размеров сразу же нагнал на меня страху. Еврейская гимназия в Мюнхене оказалась просто гигантской! В этот район приехало много евреев, и многие из них надеялись иммигрировать в Палестину. Изучение иврита они ставили во главу угла. Я до сих пор не понял, зачем мне нужно было учить его, если мы собирались иммигрировать в Америку. На мамишу здание произвело огромное впечатление. Когда мы зашли в кабинет директора, женщина откинулась в кресле и с гордостью сказала на прекрасном иврите, что я стану отличным дополнением для их школы. Меня приняли, хотел я того или нет.

Когда же мы вернулись домой, фрау Мюллер сидела на крыльце. Она была там и утром, смотрела, как мы уходили. Мы редко разговаривали. Обычно она только молча кивала, когда мы проходили мимо.

Через два дня был мой первый день в школе, и мы вышли из дома раньше обычного. У мамишу было занятие в группе профессиональной подготовки, а ей еще предстояло отправить меня на учебу. Мы торопливо спустились по узкой лестнице и вышли на улицу. Фрау Мюллер, разумеется, уже ждала нас на своем посту.

– Entschuldigen, прошу прощения, – сказала мама. – Я ужасно неуклюжая. Мы сегодня немного торопимся.

Но фрау Мюллер молча сверлила нас взглядом. По крайней мере, у меня создалось именно такое ощущение. Мы изо всех сил старались не обращать на нее внимания.

– Мама, ну пожалуйста, почему ты не можешь проводить меня до школы? – умолял я.

– Михаэль, мы теперь оба учимся. Смотри, libling, – и она указала в конец улицы. – Твоя школа всего в нескольких кварталах отсюда. А мне тоже нужно на занятия. Они начинаются через пять минут.