Книга Короткого Солнца

Я сказал ей, что мы выйдем через несколько часов, и пока я хотел бы поспать. Она сказала, что тоже хотела, но сестры-жены ей не позволили. Она спросила, кто разбудит нас, когда придет время, и я ответил, что проснусь сам.

И вот я встал. Мы скоро уходим. Я разбужу Вечерню и дам ей записку, которую приготовил, чистый лист бумаги с печатью. Она выйдет через окно, принесет записку часовому у моей двери и потребует, чтобы ее впустили. Он откажется. Я открою свою дверь (делая вид, что их голоса разбудили меня), посмотрю на ее записку, оденусь и уйду с ней. Мы встретим главного садовника у нижних ворот.

Просто написав эти слова, я вспомнил о саде в моем мантейоне. Мы, мелюзга, называли его «сад патеры Щука», а потом, почти без паузы, чтобы перевести дух, «сад патеры Шелка». Едва сделав еще одну паузу, мы стали старыми, сад превратился в руины (я все равно просидел там некоторое время), а то место, где некий безымянный авгур давным-давным разбил свой сад, находится в сотне тысяч — или в каком-нибудь таком же нелепом числе — лиг отсюда. «Неужели ты думаешь, что мужчина твоего возраста найдет себе другую женщину, такую же молодую, как она? — спросил меня Крайт. Он, конечно, хотел, чтобы она была на посадочном аппарате, теперь я это знаю. — Или такую же красивую?» Стараясь быть галантным, я сказал ему, что нет других женщин столь же красивых, как Саргасс.

И здесь их тоже нет.

Вечерня так же молода — я бы не удивился, если бы она оказалась на год или два моложе. Крапива никогда не была красивой или даже хорошенькой, но мое сердце таяло каждый раз, когда она улыбалась. Оно бы снова растаяло, если бы я увидел ее улыбку сегодня ночью.

Я должен добыть игломет, не отнимая его у того, кто будет использовать его против врага.

Мы не можем сдаться. Я не могу. Поскольку я не мог оставить Хряка слепым, эти люди смогли привести меня сюда, и я потерял все шансы на успех, которые у меня могли быть. Вы можете возразить, что я им ничего не должен, и в каком-то смысле я верю, что это правда; но сказать, что я им ничего не должен, — это одно, а сказать, что они заслуживают быть ограбленными, изнасилованными и порабощенными, — совсем другое.

Все это время я старался быть для них Шелком. Я думал о Шелке день и ночь — что бы он сделал? Что бы он сказал при таких обстоятельствах? На основании каких принципов он бы принял свое решение? Но на каждый такой вопрос есть только один ответ: он будет делать то, что правильно и хорошо, и, если возникнет сомнение, будет действовать против своих собственных интересов. Вот так должен поступать и я.

Я и буду. Я постараюсь быть тем, кем он пытался быть. В конце концов, ему это удалось.

Я расхаживаю взад и вперед по этой большой спальне. Эту роскошную спальню мои угнетатели построили для меня. Расхаживаю в тапочках, чтобы не разбудить Вечерню и не дать охраннику у моей двери понять, что я проснулся. Когда я пришел сюда, я был пленником — пленником, которого уважали, это правда. Хари Мау и его друзья относились ко мне с большой добротой и даже почтением, но я все равно был пленником. Я знал это, и они тоже.

Позвольте мне быть честным с самим собой, сегодня вечером и всегда. В первую очередь с самим собой. Все изменилось, изменилось еще до войны. Я их правитель, их кальде. Я могу уехать отсюда в любое время, просто положить несколько вещей в седельные сумки, сесть в седло и уехать. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы остановить меня. Кто осмелится?

Я сказал, что могу, но я не могу. Пленник волен сбежать, если сможет. Я не пленник, и поэтому не могу. Я сказал, что ничего им не должен, пусть так и будет. Лучше — я ничего не должен этому городу и его населению, потому что меня забрали из Витка против моей воли. Но как насчет людей, которые составляют город? Неужели я ничем не обязан Хари Мау и моим труперам? Мужчинам, вместе с которыми истекал кровью?

А как же Бахар? (Я беру один пример, где у меня может быть сотня.) Он был одним из тех, кто заставил меня прийти сюда. По моему приказу он купил лодку, сел на нее и покинул родные места, напомнив мне человека по имени Рог, которого я знал раньше. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что он работает над своей задачей и делает это настолько хорошо, насколько это возможно. Пока что три лодки хорошей, простой и дешевой еды, и я не удивлюсь, если завтра пришвартуются еще три. По моему приказу он ушел без единого слова протеста, оставив лавку своим подмастерьям. Неужели я ничего не должен Бахару?

Скажи́те, что не должен. Это неправильно, но скажи́те это.

А как же мои жены? Пехла и Алубухара беременны. Я лежал рядом с каждой из них и шептал слова любви, которые для многих людей вообще ничего не значат. Неужели я, их муж, должен быть причислен к этим людям?

Я говорю, что это не так.