Книга, обманувшая мир

Тогда же в Москву на имя Залыгина было направлено письмо Солженицына, где был применен другой, уже знакомый ряд риторических приемов: «Невозможно притвориться, что “Архипелага” не было, и переступить через него. Этого не позволяет долг перед погибшими. Соотечественники выстрадали право прочесть эту книгу. Сегодня это было бы вкладом в начавшиеся сдвиги. Если этого все еще нельзя, то где проходят границы гласности?..» При этом писатель ставил условие: «Реальный (а не показной) массовый тираж “Архипелага”, чтобы книгу можно было бы купить в любом областном городе СССР» ^{147}.

Подобный диктат показывал, что Солженицын не только прекрасно чувствовал смену политической обстановки в стране и слабость власти, но и ясно понимал, что с Залыгиным иметь дело гораздо проще, нежели с Твардовским…

Хотя С. П. Залыгину ныне приписывается историческая инициатива публикации произведений Солженицына на родине (она закреплена даже в Википедии), в действительности, по крайней мере, с публикацией «Архипелага», она отнюдь не может быть сведена исключительно к воле нового редактора «Нового мира».

Следует учитывать, что С. П. Залыгин никогда не отличался ни склонностью к политике, ни знанием ее (он испытывал скорее склонность к натурфилософии, поскольку больше занимался экологическими проблемами). Его жизненное поведение всегда было подчинено простым и в то же время наивно-абстрактным интеллигентским правилам «порядочности» и «доверия людям». В результате он в равной мере доверял и Горбачеву, и Солженицыну, мало вникая в хитросплетения политических шагов каждого. Его действия в истории с публикацией «Архипелага» обуславливались целым рядом факторов. Это и нараставшая радикализация перемен в общественных настроениях (которые выразил 1-й съезд народных депутатов СССР, проходивший в мае — июне 1989 г.), и огромный напор со стороны коллег-писателей, требовавших печатания «Архипелага», и осознание своей особой общественной роли как «сглаживателя противоречий» между властью и интеллигенцией. Но наиболее важным, пожалуй, являлся сложный комплекс личных мотивов Залыгина, связанных с Солженицыным: начиная с чувства вины перед ним (поскольку в свое время Залыгин подписал письмо группы писателей с осуждением деятельности Солженицына и Сахарова)[108] и продолжая благодарностью за то, что Солженицын ему это «простил», поскольку нигде не педалировал «старого греха». Это обусловило особый пиетет Залыгина к «вермонтскому отшельнику» и стремление во что бы то ни стало искупить свою вину конкретным смелым поступком — в знак доказательства своей «порядочности».

Не менее важным фактором являлось и его личное восприятие «Архипелага ГУЛАГ», претерпевшее за сравнительно короткий срок резкие перемены. Как показывают все данные, имеющиеся на этот счет, главный редактор «перестроечного» «Нового мира» прошел здесь свою эволюцию, во многом напоминающую эволюцию А. Н. Яковлева.

Любопытен прежде всего диалог Залыгина (в его воспоминаниях) с зам. председателя Главлита СССР В. А. Солодиным, с которым он часто общался по цензурным проблемам. Диалог, судя по всему, относится к весне 1989 г., когда решался вопрос о реакции на ультиматум Солженицына:

«…Беседовал с Солодиным. Он спрашивал:

— Вы сами-то “Архипелаг” читали?

— Нынче читал. И раньше читал. Одну ночь.

— В самиздате надо было читать. Вот тогда-то вы поняли бы, что это такое. Для партии и для советской власти. А сейчас уже не понимаете.

— Ну, а какая может быть гласность без “Архипелага”? Неужели вы верите, что минуете “Архипелаг”?

— Нет, не минуем…

Итак, в Главлите была трещина…» ^{148}.

Само по себе прощупывание «трещин», т. е. колебаний и уступок «в верхах» (включая и колебания М. С. Горбачева — об этом ниже), свидетельствует о большой дипломатичности Залыгина. Однако для нас более всего важно его признание, что он в свое время, в 1970-е гг., относился к типу читателей-«пододеяльников», прочитавших «Архипелаг» залпом за одну ночь. В тот период, очевидно, он отнесся к книге очень сдержанно и скорее отрицательно, поскольку горячо верил в органические начала социализма (о чем говорит и его роман «После бури»). Но резко сменившиеся политические и исторические реалии (новая «буря» или, точнее, «смута») заставили его по-иному взглянуть на «Архипелаг» и изменить отношение к книге, судьба которой вольно или невольно оказалась у него в руках. (Вопрос о реалиях, старых и новых, о «смуте» или наступившей «разрухе в головах» красноречиво отражен в ответах умудренного циника-цензора Солодина: «Раньше понимали, а сейчас уже не понимаете» ^{149}.)