– Есть потребность… Тут все о вине, да о женщинах, да о себе… да опять о себе… Вот Зиново воспел, да. А что же воспевать, если такой узкий жизненный кругозор был? Я тринадцать раз в наркологии лежал. Последний раз выписался – не помню: то ли выписали меня, то ли выгнали, то ли я от них сбежал. Меня жареный петух в жопу клюнул, – смеется Кузнецов. А может, не смеется – у него непонятно, все перепутано.
Но я в него верю.
Талант ведет к спасению души.
При взгляде на Кузнецова, его образ жизни, проблемы со здоровьем и неприглядность биографии эти слова могут показаться насмешкой, но у Бога он спасен, во всяком случае заслуживает спасения нисколько не меньше, чем многие успешные, внешне благопристойные и благополучные люди.
Кузнецов самобытен и, как ни странно, гармоничен, несмотря на весь свой внутренний раздрай. Его своенравная и вместе с тем безвольная натура не позволила сделаться ему обывателем, потащила за рамки, на кривую дорожку – на путь алкоголизма, нищеты и юродства, но в этом чаду, когда все чувства максимально обострены, ему, как дряхлеющему, выживающему из ума Верлену, открываются горизонты, он видит рай – как вспышку, как молнию, как некое озарение – и извлекает слова, в которых земной и небесный мир неожиданно смыкаются, обнаруживая неразрывную связь и взаимотяготение.
Некоторые стихи Кузнецова обидно заканчиваются неясным бредом, другие кажутся банальными и скучными («Мель наития», – писала Цветаева, она и у Пушкина ее находила), но вопреки всему рядом с этими «мелями» существуют строчки, которые не выдумаешь, не позаимствуешь, их происхождение – от искры божьей.
Впрочем, и перехваливать его не стоит.
Я не хочу утверждать, что Станислав Кузнецов – какой-нибудь уникум или прозеванный гений высшей марки (в нем есть вторичность и однообразие интонации), но читать его стоит. Талант в нем раздерганный, не прибранный к рукам и не слишком образованный, но природный и упрямый в своих добродетелях и пороках. Очень русский и – повторюсь – очень ивановский: здесь, у нас родился, учился, женился и всю жизнь прожил, никуда не выезжая, как будто, кроме Иванова, и ехать-то некуда.
На фоне того унылого болота, которое представляют собой наши современные ивановские писатели, фигура Кузнецова заметно выделяется – не Эльбрус, не Эверест, но тоже вершинка, с которой нестыдно смотреть на мир – пусть она и тонет, и с треском проваливается, как болотная кочка.
Кузнецов бедствует, у него эпилепсия, за него боишься, что каждый его день может стать последним. Кто-то может возразить, мол, он сам виноват и сам докатился, мог бы позаботиться об ухоженной старости…
Объяснять не буду.
В заключение привожу фрагменты интервью, которое я взял у Станислава Кузнецова в мае 2014 года.
Кузнецов говорил:
– Я уже не знаю, где нахожусь, там, – показывает пальцем вверх, – или там, – показывает пальцем вниз. – Наверное, здесь, – саркастично щелкает по горлу известным жестом. – Стихи – неотъемлемая часть меня. Когда я слагаю, я трезвею.
–
– Когда пишу, не знаю, кто водит моей рукой. Бес, по-моему. Жалко.
–
– Не скажу, «пьяный был – не помню».
–
– Вы мне задавали такой же вопрос про Бога. На эти темы человек не то что не может – не имеет права говорить. А по поводу веры я даже думаю: человек лишен фантазии. Стало быть, все, что он мог выдумать, – это есть на самом деле; это не его воображение, это – ЕСТЬ. Я не то хочу сказать, что мысль материальна, это другой вопрос; я о том, что ни Бога, ни Дьявола мы бы не выдумали, если бы их не было.
–
– Не знаю. Сказать «ничего» – солгу. Сказать «дети, что-то еще» – опять солгу. Ну наверное, «я», само ощущение жизни, того, что я живу, но и оно проходит, начинает надоедать… И опять лукавлю!
–
– Тому, что лучше бы я не родился. Зачем я жил-то? Смысла я не вижу. Ну если попроще – in vino veritas.
«ВСЕМ НУЖНА ТОЛЬКО УЗНАВАЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА»