Книга третья: Горы и оружие

Снег на горах уже сошел; русла речек, искрасна-серыми жилками бегущих обычно по восточным склонам Даланпара, были этой весной сухи. Казалось, теперь не конец мая, а середина лета. Но Мак-Грегор знал, что на той стороне хребта картина иная. Указав на два длинных кряжа, именуемых по-курдски Кар и Кари (что в сочетании значит «нарядные»), он сказал Тахе:

– Здесь-то сухо, но вот увидишь: та, западная сторона вся в цветах.

– А почему так?

– На этих сланцевых склонах при раннем снеготаянии вода стекает по западному боку, а восточный остается сухим и голым.

Не видно было ни больших альпийских маков, ни астрагала, ни чуфы, ни первоцвета, ни похожих на дикие орхидеи цветов паразитической филипии. Но Таху цветы не заботили.

– Мы потратим еще два дня на переход хребта, – сказал он недовольно, – а зачем нам это, не знаю.

– За нами следят отовсюду, – сказал Мак-Грегор. – Надо двигаться как можно незаметней.

– Но, дядя Айвр, – возразил Таха, – мне ведь идти дальше, чем вам, и нужно спешить. Почему б не сойти на дорогу, не взять прямо через керкийские и заргайские деревни?

– До сих пор мы шли скрытно, и глупо будет теперь себя обнаруживать, – твердо сказал Мак-Грегор.

Сам Таха действовал весьма скрытно, покидая Париж, – провел всех, даже Мак-Грегора. Автобусом доехав до Франкфурта, оттуда полетел в Афины через Рим. А в Риме сошел и пересел на самолет Британской авиационной компании, тот самый, которым направлялся в Иран Мак-Грегор. Сходя по трапу в Тегеране, Мак-Грегор почувствовал чей-то легкий толчок локтем – и только здесь узнал Таху.

– Черт возьми! – сказал Мак-Грегор. – Что это ты сделал со своим лицом?

– Да ничего, – скромно ответил Таха. – Обстриг усы и слегка брови подбрил, чтобы как на фото в паспорте.

– С фальшивым паспортом тебя тут задержат, – предостерег Мак-Грегор, когда вошли в душное здание аэропорта.

– Он не фальшивый, он настоящий, – успокоил Таха. – Мне студент-перс в Париже дал свой паспорт.

– А что он сам будет делать без паспорта? – спросил Мак-Грегор, пробираясь с Тахой среди пассажиров к полицейскому контрольному барьеру.

– Через неделю-две заявит, что паспорт украли, а к тому времени я сожгу его, и кто меня тут будет помнить?

У барьера обошлось без каверзных вопросов, и, обменяв часть своих денег на иранские, они беспрепятственно вышли из аэропорта. Междугородными автобусами они добрались сперва до Тебриза, потом обогнули озеро Урмию с севера – через Багам, Мадад и Миллус. Затем ехали грузовыми машинами, сельскими автобусами, повозками и теперь, пешком пройдя по узким курдским долинам в обход горы Делага, направлялись к тому уголку земли, где сходятся границы Ирана, Ирака и Турции. Было решено, что оттуда Таха пойдет один, чтобы, собрав своих бунтарей, спуститься с ними в долину Котура. Но прежде, сказал Таха, нужны точные известия о кази и Затко. Пока же о них не было ни слуху ни духу; крестьяне-курды ничего не знали.

– Все уже боятся, и чем дальше, тем больше, – хмуро говорил Таха. Они шли к пастушьей деревушке, убого и малозаметно лепящейся по голым сланцевым скатам.

– А благодарить надо, конечно, Фландерса, – сказал Мак-Грегор. – Это он здесь подготовил почву для ильхана и Дубаса.

В предгорьях им рассказывали, что англичанин, опекающий детей, ходит по деревням и призывает жителей быть осторожными ради своих детей. Надвигается, мол, беда…

– Закишело трусливыми слухами, – сжимал кулаки Таха.

В последней пройденной ими деревне староста сообщил, что кази умер в Ираке, а Затко схвачен в Турции и повешен.

– Да кто тебе сказал? – сурово спросил Таха.

– Контрабандист больной один тут проходил неделю тому назад. Нет, десять дней тому…

– То был предатель и трус, – сказал Таха, и староста, видя, что имеет дело не с мелкотравчатым, а с высокого полета, образованным курдом-политиком, стал оправдываться:

– Вины моей тут нет. Не гневись.

– А ты не повторяй дурацких слухов.

Поднявшись к деревушке Аснаф – скоплению полупещер-землянок, вырытых в унылом косогоре, – они застали там только старух, детей да двух-трех оборванных стариков, грызущих семечки. Старики встретили их с неожиданной важностью, чувствуя себя тут главными в отсутствие мужчин-пастухов. Кази всего лишь день-два назад стоял лагерем на здешнем высокогорном плато, сказали старики.

– Откуда вам известно? – спросил Таха.

– Нам все известно, что происходит у нас в горах, – бойко отвечали старики.

– Ничего вы, старые, не знаете, – сказал Таха и обратился к деревенским мальчишкам, отгонявшим дворняг. Мальчишки закукарекали петухами, передразнивая старичье, засмеялись:

– Да они путают всех со всеми. Это ильхановцы на плоскогорье воров искали.

– Ильхановцы – здесь? – удивился Мак-Грегор. – А вы точно знаете?

– Да на что нам врать? – возмутились мальчишки. Старики и старухи визгливо вмешались, поднялся крик и спор, залаяли собаки.

– Хватит вам! – крикнул Таха.

Невольно засмеявшись («Вечный курдский кавардак!»), Мак-Грегор сказал Тахе: