Книга третья: Горы и оружие

– Я тридцать лет стараюсь глядеть вашими глазами.

– Ну, так взгляните на теперешнюю обстановку. Мы обезглавлены, у нас ни оружия, ни денег, ни сочувствия извне. Кому мы нужны, отсталый, раздираемый сварами, смуглокожий народ?

– Перестань, ради аллаха.

– Я говорю, что есть. Так стоит ли вам огорчаться из-за того, что нам приходится убить одного хана? А что прикажете нам делать, дядя Айвр? Как нам противостоять чужеземцам и чужеземному оружию? Прикажете заботиться о том, что подумают ваши милые воскресно-благонравные англичанки в шляпках, когда раскроют свои утренние газеты и прочтут, что мы убили человека? А скольких убивают они, пока едят за завтраком свою яичницу с беконом?

Мак-Грегор поднялся опять на ноги и заговорил, прохаживаясь взад-вперед и потопывая:

– Ты упорно не хочешь меня понять, Таха. Какая будет польза, если, убив ильхана, ты тем самым невольно внедришь в сознание народа мысль, что ему не надо бороться, что за него борются?

– Ничего я не внедрю…

– Ты поступаешь, как парижские студенты: мол, я элита и, значит, революция – это я. А это вовсе не так.

Таха тяжко вздохнул, словно отчаявшись что-нибудь выспорить.

– Вы все время забываете одну вещь, дядя Айвр.

– Какую?

– Забываете, что ильхан убил у нас не двух жирненьких премьер-министров, которых через неделю никто уже помнить не будет; убивая кази и Затко, он убивал все наше высокое и справедливое.

– Рад, что наконец ты понял.

– Я-то понимал всегда. А вот как понять это английским бизнесменам и домохозяйкам, водящим своих детей за ручку в школу? Как понять английским адвокатам и белохалатным докторам? Их культура – культура оружия. Так как же мне их вразумить – поехать, что ли, в Англию и в тамошних селениях открыть стрельбу из автомата по чистеньким детям и женам, по священникам и дельцам? Как ужаснулись бы они такому! А ужасались они, когда в 1933 году их воздушные силы в одно благочестивое английское воскресенье разбомбили сто беззащитных курдских селений?.. Но ведь вы, дядя Айвр, и сами поступали раньше по-моему.

– Я?

– А вспомните-ка. Когда-то и вы не деликатничали, если требовало дело.

– Что-то не помню.

– А если я напомню, тогда не станете больше возражать?

– Я уже сказал, что если убедишь меня в своей правоте, то я сам пойду с тобой, – ответил Мак-Грегор, снова садясь – так и не согревшись ходьбой.

– Я этого от вас не требую.

– А я пойду – своей охотой.

– Воля ваша, – пожал плечами Таха. – А теперь вспомните, как в войну, в египетской пустыне, вы с восемью солдатами отправились на задание убить немецкого генерала Роммеля.

– Ты вот о чем!

– Вы же вели их тогда, штурманом были. Разве вы с ними не убили четверых немецких офицеров, не дав им даже выстрелить? И Роммеля тоже убили бы, да только его там не оказалось.

– От кого ты узнал про это?

– Я лежал как-то больной, и тетя Кэти прочла мне вслух из книги. Прочла, крепко гордясь вами. Вам ведь дали за это английский орден.

– Устал я, и не будем сейчас спорить, – сказал Мак-Грегор, влезая в спальный мешок, уже отсыревший от горной росы. – Но даже если ты убьешь старика, все равно Дубас продолжит дело отца.

– Я и Дубаса убью, – сказал Таха.

– Спи давай-ка, – сказал Мак-Грегор и добавил, приподнявшись: – И никаких исчезновений в темноту, пока я сплю.

– Да никуда я не исчезну, – сказал Таха. – Но завтра придется вам решить, что делать.

– Хорошо… Завтра… – проговорил Мак-Грегор. Он сознавал, засыпая, что завтра доводы его будут не убедительнее, чем сегодня. Разница лишь та, что завтра уже безотлагательно придется ему сделать выбор правильного жизненного курса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Когда Мак-Грегор проснулся, Тахи рядом не оказалось. Две горные вороны пролетели высоко над головой навстречу утреннему солнцу, поднявшемуся за хребтами.

– Ушел, так ушел, – проговорил Мак-Грегор, обрадовавшись на минуту, что не нужно спорить и решать.

– Таха, – позвал он громко.

– Здесь я, внизу – за водой пошел.

– Ну и как, нашел воду?

– На кружку кофе хватит.

И Таха поднялся на волглый от тумана склон, неся закоптелую жестянку из-под сухого молока, приспособленную вместо чайника.

– Похожа цветом на кока-колу, – сказал Таха, – но пить можно.

Он насобирал уже сухих стеблей на костерок; ждали, пока вода закипит, доставали из банки мясо, глядели на пролетающих птиц. О деле заговорили, кончив завтрак и трогаясь уже в путь.

– Вы сейчас спускайтесь в Керадж, – сказал Таха. – Там сядете в автобус до Резайе, а оттуда домой.

– Отговаривать тебя, значит, бесполезно?

Таха кивнул в знак того, что бесполезно.

– Я сейчас – на Котур, – сказал он. – Возьму там вверх по реке долиной, до ставки ильхана. Дайте ваши карты местности, они мне могут пригодиться, а сами двигайте домой.

– Нет. Я пойду с тобой.

Таха надел рюкзак, сказал:

– А зачем? Вы же резко против.

– Не так уж резко, – сказал Мак-Грегор, надевая курдскую грубошерстную куртку, купленную в одной из деревень. – Своей английской, европейской, парламентарной закваской я – против. А жизнью, прожитой в горах, – за. Неясно только, что сейчас во мне сильней.

– Дайте мне карты, дядя Айвр, и не старайтесь быть курдом.