Мак-Грегор прошел за угол к кафе, где обосновались Сеелиг со Стронгом, и давешняя женщина, Луиза, спросила там Мак-Грегора, кого ему угодно видеть:
– Мистера Стронга, англичанина? Или мосье Сеелига, голландца?
– Любого из двух, – сказал Мак-Грегор. Сел за столик с блестящей пластиковой крышкой, Луиза принесла ему рюмку вермута, и он с удовольствием потягивал вино, пока не явился англичанин.
– Я на днях только вспоминал о вас, летя через Альпы, – сказал Стронг. – Внушительная вещь горы! Мне тут про курдов рассказывали. Я о них раньше знал мало, да и теперь не слишком, но начинаю понимать ваш интерес к ним. Забавно, что англичане – единственный народ, способный давать таких людей, как Лоуренс, Гордон, Уингейт или чудачье вроде вас.
– Не вижу связи, – заметил Мак-Грегор, сосредоточенно глядя в рюмку.
– Ну, не скажите, – со значением рокотнул Стронг, по-мальчишечьи улыбаясь глазами. – Сам я был в войну артиллеристом, – доверительно сообщил он.
– А я по вашей удалой повадке решил, что вы из британских ВВС.
– Это всего лишь мой профессиональный фасад. – И Стронг, надув щеки, рассмеялся. – В нашем деле нужен непрошибаемый фасад.
«А каков ты за твоим фасадом?» – подумал Мак-Грегор.
– Я человек простой веры, – продолжал Стронг. – Я восхищаюсь честными солдатами. И лично мне чихать, что вы там сколько-то турок к ногтю взяли. Не переношу я турок.
– Я не брал турок к ногтю, я не солдат и не убийца, – сказал Мак-Грегор.
– Да не беспокойтесь, верю. Нейтралы – вот кто мясники-убийцы в нашем деле. Возьмите вы шведов, голландцев, датчан. В качестве наемников все они- сукины дети. Но что забавно: англичане, пожалуй, самые последние подонки из всей шатии. В смысле продажности. В нашем деле нету честней наемников, чем немцы.
– Но я-то ведь не в вашем деле, – напомнил Мак-Гperop. – Мое дело совершенно иное.
– Да знаю, знаю, – засмеялся Стронг. – Вы человек идеи. И потому вам у нас столько хлопот.
– Оставим это. Вот скажите-ка, для чего вы отправили вагоны в Марсель? – спросил Мак-Грегор.
– А как вы об этом узнали?
– Что, другой кто-нибудь перекупил у вас оружие? – допытывался Мак-Грегор.
– Ну, скажем так: эти вагоны мы переправили к морю, в Марсель, потому что там легче уберечь их. Марсель – порт что надо. Там хранение груза куда безопасней.
Повернувшись к двум шумливым хохотуньям-официанткам, Стронг велел им уйти в кухню.
– Да, но кто вам заплатил? – продолжал выспрашивать Мак-Грегор.
– Откуда мне знать подлинных покупщиков? – сказал Стронг.
– Но вы догадываетесь ведь, кто стоит за сделкой?
– Догадок у меня куча.
– Участвуют ли в сделке курды, помимо кази?
– Само собой, – прогудел Стронг.
– А куда будет отправлено оружие?
– Ну нет, – рассмеялся Стронг. – На этот крючок я не клюну. Скажу лишь, что отправлено оно будет из Марселя в последний день месяца, если только не услышим от вас чего-либо дельного.
– Так вот, слушайте, – сказал Мак-Грегор. – Согласны ли вы соблюсти первоначальную договоренность с Комитетом, если я достану всю требуемую сумму?
– А как вам удастся достать?
– Уж это мое дело как. Согласны ли вы дать мне время до конца месяца?
– А у вас губа не дура, – проворчал Стронг. Мак-Грегор нетерпеливо пожал плечами. – Хм… – Стронг преувеличенно заколебался, засопел, задвигался на стуле. – Ладно уж, – пробасил он. – Чересчур меня мутит от всей той публики. Но если я дам вам сроку до конца месяца, то с условием сейчас же принять меры насчет вагонов.
– Что вы имеете в виду?
– Тут горстка шалых курдов хочет подорвать их бомбами. Известно вам это?
– Да.
– Не буду спрашивать вас, кто они. Но можете вы убедить их, чтоб не трогали сейчас вагонов?
– Я сделаю все, что в моих силах. Но у них свои взгляды, и шутить они не любят.
Встали из-за столика. Стронг со вздохом пожал руку Мак-Грегору.
– За двадцать лет первому вам доверяю, – сказал он и улыбнулся своей удалой военно-воздушной улыбкой, – Но если подведете меня, то капут моей простой вере в человека.
«Plus je fais l'amour, plus j'ai envie de faire la revolution. Plus je fais la revolution, plus j'ai envie de faire l'amour…»
«Чем больше творю любовь, – утверждал автор лозунга, – тем сильней во мне жажда революции; чем больше творю революцию, тем сильней во мне жажда любви».
Выйдя из кафе, Мак-Грегор купил утренние газеты на улице Бабилон и теперь шел домой по этой улице, читая студенческие лозунги на стенах женского монастыря Сен-Венсан-де-Поль. На ходу он также прочел в «Фигаро» сообщение из Тегерана – пять строк о том, что два дня назад в стычке между иранскими пограничниками и курдскими мятежниками убиты четверо курдов.
Когда он выходил из дому, все еще спали; теперь же Кэти была уже одета и занята укладкой своих вещей в чемодан. Не спрашивая, зачем Мак-Грегор уходил так рано, она сообщила, что уезжает в Лондон.
– Ги меня доставит туда самолетом, – сказала Кэти. – Хочу сходить к врачам в Сент-Томасовскую больницу. Не доверяю я французским медикам. Для них все это – темная материя. Покажусь доктору Тэплоу, что он скажет.
– А что, у тебя ухудшение? – спросил Мак-Грегор.