Книга третья: Горы и оружие

Мак-Грегор был невольно поражен преображением одной красоты в другую. Лицо Жизи оказалось слегка тронуто веснушками, словно крохотными лепестками, упавшими на смуглую чистоту щек, – и вышла на свет озадаченная, озабоченная, бесхитростная и зрелая женщина. Пожалуй, еще более красивая, чем прежде.

– Но зачем вы это сделали? – спросил Мак-Грегор и по смеху ее понял, насколько у Жизи это серьезно.

– Хотела выглядеть, как вы. – И, приложив к лицу ладони, она сердито, сквозь зубы сказала: – Клянусь, никогда в жизни больше не стану делать maquillage (грим, подкрашивание лица (франц.)). – Затем спросила: – Вы не проголодались?

– Признаться, проголодался, – ответил он, чувствуя, что отделывается, кажется, легко.

– Отчего же не повезли меня куда-нибудь ужинать? Но, честно говоря, я ни в какой ресторан не хотела, – продолжала она, не дав ему ответить. – Хотела вернуться сюда с вами.

Жизи подошла к громадине холодильнику, возвышавшемуся, точно храм, посреди белокафельной кухни. Достала оттуда жареного цыпленка, маслины, поставила на стол тарелки, положила салфетки. Затем села, и оба принялись деликатно обгладывать косточки, запивая кофе. Две тяжелые, как виноградины, слезы капнули вдруг у Жизи на блестящую крышку стола.

– Не обращайте внимания, – проговорила Жизи. – Это у меня так, ничего. Я ведь вас вполне понимаю. Вы живете… – Она стерла салфеткой слезы со стола, – живете самоотрешенно, правда ведь? Вот так и мне жить надо. Потому, наверно, меня всегда восхищал де Виньи, – перешла она на французский. – Мой брат Ги говорит, что вы уйдете в Курдские горы и погибнете там, как нищий священнослужитель на посту. Я бы и сама так, будь я мужчиной. Клянусь. Да и сейчас пошла бы вместе с вами, пожелай вы только.

– Почему, однако, ваш брат считает, что я погибну в Курдских горах? – спросил Мак-Грегор, опешив от слов Жизи, но чувствуя, что она по-своему хочет ему помочь.

Она пожала плечами, лизнула пальцы.

– Уж из такой, говорит, вы породы англичан. По его мнению, в этом причина ваших с Кэти неладов. А что, Кэти правда хочет вернуться сюда и зажить по-здешнему? – кивнула Жизи на окружающий кухонный блеск.

Мак-Грегор понял, что это Кэти изливала, должно быть, перед Мозелем душу, а тот небрежно передал ее слова сестре.

– Да. Она хочет вернуться в Европу.

– Но зачем? – изумилась Жизи. – Боже мой, я отдала бы что угодно, чтобы покончить со всем этим. Омерзело мне оно.

И Жизи принялась снимать с себя драгоценности – выдергивать из ушей, стаскивать с пальцев, – точно в этих срывающих жестах было некое освобождение. Она побросала серьги и кольца в тарелку с куриными костями.

– А о Кэти я вам вот что скажу… – проговорила Жизи.

– Пожалуй, не стоит об этом.

– Нет, стоит. Кэти больна той же болезнью, что и все здесь. Каждый во Франции теперь нянчится со своей душевной или сексуальной травмой. А несколько умелых слов – и фюить! – Кэти упорхнет так же, как и любая другая. Вы согласны?

– Нисколько не согласен, – ответил Мак-Грегор.

– Но почему тогда Кэти хочет вернуться? Ведь для вас это навсегда останется загадкой, не так ли?

– Тут никакой загадки.

– Ну, почему же тогда?

– Кэти слишком долго была оторвана от здешних благ, жить в Иране было ей все годы нелегко, опасно и малоприятно. Никто ведь здесь не знает, что довелось перенести Кэти за эти двадцать лет в Иране.

Красивые глаза Жизи поглядели на него одиноко и спокойно.

– Вы абсолютно не понимаете женщин, – сказала она.

– Что ж, возможно.

– Ох, берегитесь, – сказала Жизи. – Ги отлично понимает женщин. Он француз. Он-то будет знать, как ее обхаживать, стоит лишь вам уехать и оставить ее здесь.

В кафельной кухне было тихо и жарко.

– Вы недооцениваете Кэти, – возразил Мак-Грегор. – Она не упадет в его объятия этакой наивной девочкой.

– Не будьте так уж уверены.

Он поднялся – пора было уходить. Она грустно повернула к нему разгримированное лицо со смугло-лепестковыми щеками. Ему вспомнилась персидская, основанная на игре слов поговорка о том, что жизнь, прожитая в гордыне и богатстве, – это жизнь, потраченная зря; а не веришь, прочти персидское слово «счастье» наоборот и получишь «неприкаянный, пропащий».

– Прошу вас, останьтесь, – сказала она.

– Не так это просто, – мягко ответил он.

– О нет, это легко и просто. Мне ведь не любовь… Мне то, другое, удивительное. А если у вас с Кэти все рухнет непоправимо…

– Ничто у нас не рухнет, – сказал он. – У нас прочно.

– Но если рухнет? Ведь может рухнуть.

Он высвободил свою руку, которую Жизи как бы машинально притянула, приютила в сгибе локтя, где кончался шелк и открывалась душистая кожа. Тогда Жизи медленно повела его вниз, в кратер лестницы, к выходу.

– Знаете, что Валери сказал в «Пчеле»? Что сердце жаждет резкой муки, потому что боль злая, но краткая много легче тлеющей тоски.

– Это адресовано мне или вам? – шутливо осведомился он.

– Думаю, мне. Но, возможно, и вам, – ответила она. – Во всяком случае, мы с вами не похожи на других. Не больны европейской болезнью, верно ведь?