Книга живых

Но мрачны и неразговорчивы были Сузвай и Миль. А все дело в том, что оба они полюбили одну девушку Лач (что означает «солнышко», «природа»). Ее красота, умение готовить пищу и шить одежду завоевали их сердца. А совместные танцы на зеленых полянах будили их силу жизни.

Всегда веселой была Лач. И ее улыбка сводила братьев с ума. А все потому, что не могли они понять, кому улыбается Лач. И каждый считал, что только он достоин ее любви.

…Начали братья строить бат, чтобы рыбачить на нем вместе. Долго работали днем и ночью. И наконец бат был готов. Осталось только проверить и спустить его на воду.

— Ну-ка, брат, ляг в бат. Проверь, достаточна ли ширина? — сказал Миль Сузваю.

Лег Сузвай. Тут выбил Миль распорки, и бат закрылся. Стал как деревянный гроб, осталась только узкая щель.

Понял Сузвай, что попал он в ловушку, и закричал:

— Не губи меня, ведь ничего плохого я тебе не сделал! Мы единоутробные братья. И ты без меня жить не сможешь, потому что Кутх определил нам жить и умереть вместе…

Но брат словно не слышал его. И бат, в котором был заживо погребен Сузвай, уже несся по быстрой реке.

Никто не мог помочь Сузваю. Только слышали с берегов люди его любимую песню, доносившуюся сквозь шум речной воды.

А Миль безумно хохотал, катаясь по земле, и рвал на себе волосы.

Поняли люди, что сошел он с ума. Привели его домой. Но мало прожил он, одержимый безумием. Умер. Долго плакала красавица Лач, сидя у реки. И казалось ей, что улыбаются из воды братья и зовут к себе.

Постепенно увяла ее красота, ушло здоровье, извел ревностью нелюбимый муж.

Целыми днями сидела Лач над рекою, названной в честь погибшего — Сузвай, и звала братьев:

— Вернитесь, я ваша! Я люблю вас обоих! Вернитесь! Мы можем жить вместе…

Но только эхо доносилось до несчастной. Да испуганные рыбы уплывали в глубь реки.

Так гласит старинная ительменская легенда.

* * *

Три дня мела пурга. Сумасшедший ветер бросал пригоршни снега в стены их жилища. Завывал на разные лады. Стучался в дверь. И рвался под крышу. Иногда в этом вое и свисте Володьке Озерову чудились человеческие голоса. Или лай собак, или рык мотора. В такие минуты он вставал с подбитой мехом лежанки, подходил к двери и принимался слушать метель. Но каждый раз тревога оказывалась напрасной. И он снова укладывался на лежанку, чтобы помечтать, подремать, поесть или покувыркаться со Светланой.

Иногда он выходил на улицу — оглядеться, покормить собак, промерзнуть до костей и с новым ощущением жизни вернуться под темный кров.

На четвертый день он вылез из балагана на свет божий, чтобы привычно отбросить снег от двери, и ахнул.

Ослепительное солнце отражалось на белом снежном покрывале. Бездонная небесная синь просматривалась насквозь на сотню километров вокруг. И в этой синеве со всех сторон поднимались белоснежные вершины вулканов. Он особо выделял для себя три — словно три брата-богатыря, собравшиеся в поход: Ключевской, Толбачик и Шивелуч. Каждый могуч. И каждый прекрасен по-своему.

Замерзшая река Камчатка превратилась в ровную, присыпанную пушистым сухим снежком-порошей дорогу.

После бури вокруг стояла нереальная тишина. Только слышно было, как в тайге потрескивают от мороза деревья.

«Ну что ж, погода установилась! — покумекал Володька. — Можно выходить на промысел!»

* * *

Он первым в здешних краж сообразил, что турист важнее юколы. И понял простую вещь: богатый гость с материка жаждет не рыбалки и охоты, а впечатлений и эмоций.

И результат не заставил себя долго ждать. Его «туристы» стали ездить на зимний лов не на японском монстре-снегоходе, а на собачьей упряжке из красавцев маламутов. И слушать не рев двигателя, а шорох полозьев, лай собак и таинственные песни каюра.

Чем дальше в лес, тем больше дров. В программу отдыха вошли ночевки в древнем жилище ительменов, полуземлянке-полуиглу. По-простому — в балагане.

К этому добавилось участие в настоящем шаманском обряде на охотничью удачу…

Так Володька-ительмен стал, кроме всего прочего, еще и удачливым предпринимателем.

«Эксклюзив! Вот что важно для человека, — объяснял он свой успех. — Каждый должен чувствовать, что он единственный и неповторимый!»

И следовал он этому принципу неукоснительно. С момента выхода из самолета в Петропавловске-Камчатском до посадки обратно на рейс в Москву гость, попавший в «первобытный рай», понимал, что живет по принципу: «За ваши деньги — любой каприз!»

А деньги, по местным меркам, Озеров начал зарабатывать немалые. Многие ему завидовали. Думали, что он жаден. Нет! Он не был жаден. У него просто была мечта, в которую он и вкладывался. Построить свой мир. Этнодеревню, в которой было бы хорошо и людям, и «другим людям» — зверью. Где турист, приехавший к нему, как бы целиком погружался в суровую и героическую эпоху юности человечества.

Первая в его жизни попытка на Большой земле, в Коргове, закончилась провалом. Жадные компаньоны превратили благородное искусство охоты в кровавую бойню. И он сам едва не погиб от их рук.

Но мечта осталась.

А когда гостей не было, Озеров охотился сам.