Книга живых

Александр понял, что имам, видимо, так и не дозвонился до Ульжан. И сам решил ее не вызванивать, не пытаться договориться заранее. А просто на авось поехать в музей. Так что, проскользнув мимо бдительных гардеробщиц, Дубравин принялся прогуливаться по залам, сравнивая и вспоминая. Всего залов было двенадцать. Часть из них заполнены уникальными экспонатами, образцами западноевропейской и русской живописи. Дело в том, что в советские времена, когда галерею только построили, Эрмитаж, Пушкинский музей, Третьяковка, Русский музей и Музей Востока подарили ей почти сотню экспонатов, картин и скульптур мирового уровня. А остальную экспозицию — соцреализм и казахский новодел — музей собирал сам.

Дубравин бродил и вспоминал: «Вот круглый каменный стол с уникальным орнаментом. Он был здесь и тогда, в моей молодости. Вот картина. Казахская апашка с огромным тюрбаном на голове. Тоже помню. А это графика. Тоже знакомо. Великий Сидоркин! Уникальный русский художник-график». И Дубравин с трепетным восторгом разглядывал гравюры этого удивительного человека, открывшего красоту казахского мира.

На миг он словно снова оказался в бескрайних степях с их посвистом сусликов в травяных реках, парящими в голубом небе орлами. Ощутил даже запах полыни. И как будто услышал вновь прозрачные звуки домбры.

Это был и его Казахстан.

Он родился на этой земле. Читал казахский эпос, воспевавший добро и зло, любовь и верность, повествовавший о коварстве и благородстве. Герои легенд казахского народа. Прекрасная Баян-Сулу, нежная Кыз-Жибек, простодушный Кобланды, могучий Алпамыс. И даже прославленный безбородый насмешник Алдар-Косе — они тоже жили в нем, русском по крови, но по духу евразийском, широком человеке. И не только эти герои сказок и легенд. В его огромном душевном мире навсегда заняли свое место Абай Кунанбаев и Чокан Валиханов, Мухтар Ауэзов и Олжас Сулейменов. «Надо будет перечитать “Путь Абая”», — сказал Дубравин себе, вспомнив, что у него в библиотеке стоит изданная в советское время многотомная эпопея, украшенная гравюрами мастера.

Всех он помнил — десятки друзей-казахов, тысячи встретившихся ему на журналистской дороге разных представителей этого удивительного, родного ему по духу народа… Дубравин расчувствовался, как-то душевно расплескался, глядя на полотна. Где они теперь — Нелька Шакирова, Мирхат Нигматуллин, Светка Галиева, Гуля Тонабаева? Встретится ли он с ними в том, другом, лучшем мире? Или еще в этом?

Но… Пора было идти к директору. Так что, ободренный и обрадованный тем, что музей не только работает, но и развивается, он направился к кабинету директора.

Проходя вольным шагом по залам, он неожиданно наткнулся на двух странных молодых людей, которые своим обликом ну никак не походили на ценителей прекрасного. Они скучающе стояли у входа в зал. А увидев его, принялись так внимательно разглядывать какую-то невнятную скульптуру колхозницы, что у Дубравина даже мелькнула подозрительная мысль: «И что за странные, коротко стриженные и обутые в такие грубые ботинки, молодые небритые казачата? Похожи на топтунов». Но мысль появилась и растворилась в небытии. А он вошел в приемную, где сидела дебелая, круглолицая казахская девушка-кызымка. Тут случился облом. На его вопрос о директоре она твердо заявила, что Ульжан Кенжебулатовны еще нет. Но она скоро должна прибыть.

И с любопытством оглядела его сплошь дорогой и явно сшитый на заказ синий костюм. (Дубравин, понимая, что здесь встречают по одежке, вырядился, как на королевский прием. И выглядел ну очень, очень солидным господином, с которым волей-неволей приходится быть вежливым и внимательным.)

Расчет его оправдался. Его блестящие ботинки и дорогостоящие часы «Картье», судя по всему, произвели неизгладимое впечатление. Он получил приглашение присесть. А также удостоился чашки чая. Секретарша действовала, как он понимал, на свой страх и риск, приняв его за важную особу. Он уселся в глубокое кресло. Отпил из чашки. И, наконец, огляделся.

Приемная явно была обставлена еще в советские времена. С совковой солидностью в ней располагались массивные столы, необъятный кожаный диван и кресла. А вот антураж из картин, часов, компьютера на столе и смартфона был явно от современных веяний. И особенно в картинах, светлых и напитанных яркими красками, чувствовался вкус новой хозяйки. Что ж, она и в те далекие времена была образцом светскости, элегантности и утонченности. А Амантай всегда любил общаться с такими женщинами. Так сказать, дружил. Иногда флиртовал.

Застучали в коридоре каблучки. Послышался знакомый голос. И… на пороге появилась женщина. «Какая она маленькая! Маленькая, хрупкая. Нет, еще не старушка. Но время уже поработало над ней. Раньше была белокожая, а теперь кожа потемнела», — пронеслось в голове у Дубравина. Одета Ульжан была элегантно: на руках серебряные украшения — кольца с казахским орнаментом, на шее такое же ожерелье. Все безупречно с точки зрения моды. Строго, элегантно.

Директор задала вопрос секретарю:

— Это ко мне?