Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

Информационная революция, ворвавшаяся в нашу жизнь на плечах революции научно-технической, привела к необратимым изменениям человеческого восприятия. Радио, телевидение, позже интернет сузили доходящие до широких масс вербальные объемы, и это породило необходимость интегрального искусства – интеграции слова и музыки, слова и авторского исполнения, слова и графически-живописной компоненты, слова и театрализованного действия. Авторская песня спрессовывала в единый, доступный для локального восприятия художественный факт массу социальной, исторической, эмоциональной, личностной информации, а ее сюжетность, разворачивающаяся во времени и оправленная музыкальными рамками, отграничивала этот факт от привычной формы лирического стихотворения. В сущности, многие произведения Галича, Высоцкого, Окуджавы напоминают микророман – психологический, плутовской, сатирический, лирический.

Первая услышанная мной (как ни смешно, в нашем студенческом женском туалете – месте секретных излияний) песня Галича «Про маляров, истопника и теорию относительности» долго оставалась анонимной, но остроумие и залихватский напев сделали ее непременной участницей студенческих и семейных застольных посиделок. Чуть позже до нас доплыли «Облака», уже под именем автора, и восхитили всех. Горькая насмешка над «сладкой» жизнью реабилитированных таким семьям, как наша, была близка и понятна:

Я и сам живу – первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!

Помнится, маму особенно поразила строчка о зубах – как о несомненном и убедительном свидетельстве советского материального благополучия.

К концу шестидесятых с магнитофона лавиной полилась жгучая современность, с особым, «галичевским» прононсом.

…Ну как про Гану – все в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами.
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат – давай подробности!

(«Красный треугольник»)

Да, недаром после выступлений Галича в Париже русские эмигранты первой волны недоумевали: талантливо, зажигательно, только на каком языке он поет?! Однако для нас каждая деталь, каждое слово попадали не в бровь, а в глаз: сардельки и сосиски уже с начала шестидесятых были вожделенным дефицитом, который удавалось «поймать» в определенные дни в служебных буфетах; практически всем была знакома липкая атмосфера нездорового любопытства при публичном обсуждении абсолютно частных и интимных жизненных ситуаций и жуткое чувство робкого страха одиночки, стоящего перед распаленной аудиторией.

…Я гляжу на экран, как на рвотное:
То есть как это так, все народное?!
Это ж наше, кричу, с тетей Калею,
Я ж за этим собрался в Фингалию!..

(«Баллада о прибавочной стоимости»)

Политэкономия (как капитализма, так и социализма) входила в обязательный пакет общественных дисциплин во всех вузах. «Марксистскую научность» советские специалисты обязаны были знать назубок. История о бедолаге, получившем «капиталистическое» наследство и нарвавшемся на фингальскую «революцию» и национализацию земель, фабрик и заводов, наглядно разоблачала опостылевшую ложь о благом отсутствии частной собственности, и мы с наслаждением распевали:

– Дорогой ты наш, бархатный, саржевый,
Ты не брезговай, Вова, одалживай!
Мол, сочтемся когда-нибудь дружбою,
Мол, пришлешь нам, что будет ненужное…

Бешеным успехом пользовался цикл о Климе Петровиче Коломийцеве, «Песня-баллада про генеральскую дочь» и многое, многое другое. Все, конечно, со слуха:

Есть магнитофон системы «Яуза»,
Вот и все. И этого достаточно.

(«Мы не хуже Горация»)

После 1968 года, в марте которого состоялся знаменитый концерт Галича в новосибирском Академгородке, стала известной песня «Памяти Б. Л. Пастернака»:

…Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!

Я всегда цитировала эти строчки, когда рассказывала студентам о Пастернаке.

После вынужденной эмиграции Галича в 1974 году до читающего сообщества стала доходить его пронзительная лирика: «Песня исхода», «Поезд», «Уходят друзья», «Песня про велосипед», «Опыт ностальгии». В 1970-х уже вовсю развернулась еврейская эмиграция из СССР, и многие, кого это коснулось непосредственно, повторяли: