Книжная дама из Беспокойного ручья

– Василек… – едва выговорила она, вытянув перепачканную руку.

– Ангелина! – крикнула я, обрадовавшись, что она жива.

– Ребенок… – Ей не хватало воздуха. Изо рта текли слюни.

– Он здесь. – Я села на колени перед кроватью, и в лицо ударил резкий запах крови, старой соломы и заплесневелого постельного белья.

– Дай мне… Мою Хани. Ее нужно покормить.

Я положила ребенка у груди матери, согнувшей руку так, чтобы его было удобного держать. Нащупав ртом сосок, малышка тут же успокоилась.

Ангелина вздрогнула. Все было в крови. Абсолютно. Эти пятна так и засохнут, навсегда окрасив сосновый пол красным цветом.

– Когда ты родила ее?

– Все началось еще вчера утром. А на свет она появилась где-то час назад. Но Вилли обезумел и забрал ее. Назвал вонючкой. Мою Хани. – Ангелина поцеловала дочку, оставив свою слезу на ее лбу. – Я боялась, что он навредит ей…

– Что? Зачем он сделал это? – Я выглянула из запачканного окна, думая о том, как рассказать ей о муже и той напасти, приключившейся с ним.

– Вилли отрекся от нее. Не хотел видеть. – Ангелина заплакала. – Сказал, что женился на белой, а не цветной. А теперь люди подумают о другом.

– Цветная… но это же неправда.

– Он не признал ее. И меня. Говорил, что скорее подохнет, нежели будет жить с такой обузой.

Ангелина сняла с ребенка халат, и тут до меня дошло. Я увидела то, чего Вилли так рьяно боялся и всячески желал скрыть. Младенец был не совсем синим, но и не белым. Его кожу покрывали засохшие пятна крови, но даже сквозь них в глаза бросался легкий синеватый оттенок, который можно увидеть в сумрачном небе, а вот ногти на руках были чуть потемней, как и на ногах, которыми она лягалась.

– Вилли хранил синеву в себе. Она проявилась с болезнью. – Ангелина задыхалась. – Я вышла замуж за цветного, ничего не зная об этом. – Вспомнились слова Дока: «Твои родители были носителями одного и того же рецессивного гена». А затем и самой Ангелины: «У Вилли когда-то жила родня в Преисполненном ручье. И у меня тоже…». В сознании всплыли ногти Вилли. А вдруг… Она откашлялась. – Хотя какая разница? Я пыталась объяснить ему это.

– Нужно сходить за доктором.

– У меня все болит, очень сильно. Нет времени. Последние силы уходят. Уже чувствуется легкий холодок.

На тонкой простыне между ног было красное пятно, которое, приближаясь к телу, приобретало все багровые оттенки.

– Тут все равно нужна его помощь.

– Не уходи от меня. Мало времени… – Поморщившись, она вскрикнула от боли. Ребенок задергался и стал кричать, но вскоре успокоился, протянув мне руки. – Василек, позаботься о Хани.

– В смысле? – Я тут же отступила назад.

– Больше некому. Муж уже не вернется, поэтому у дочурки осталась только я. Мои родственники мертвы, у Вилли отца не было, а мать отдала его еще маленького чужим людям.

– Позволь помочь тебе. Только приведу сюда Дока. – В их крохотной хибарке не нашлось ни трав, ни других лечащих средств. Были одни стены, обклеенные газетами с новостями и словами Ангелины. Поморщившись, я прижала пальцы ко лбу и стала думать.

– Нет времени. – Она закряхтела, пытаясь опереться на дрожащий локоть, а другой рукой крепко держала дочку. – То же самое случилось с моей мамой при последних родах. Возьми ее, Василек. – Умоляла Ангелина, рухнув в постель.

– Но я не могу. – Рука будто сама вытянулась, защищая голову ребенка от возможного удара.

– Она из «васильков». Пожалуйста. У нее нет никого. Ни один дом не примет ее. Кроме твоего. – Искренний взгляд Ангелины напомнил мне о нашей с отцом лощине, куда едва доходил луч света.

Я коснулась руки малышки, в глазах стояли слезы. Друзья уходили один за одним. Стало больно от подбирающегося одиночества. За все девятнадцать лет моего существования еще ни один житель города, ни одна набожная душа, вообще никто даже не поздоровался со мной и мне подобными страдальцами, не пригласил в церковь или домой. Зато при первой же возможности люди отнимали последние капли радости, наполняя наши сердца ненавистью и горем. Складывалось впечатление, будто «василькам» запрещали дышать тем же самым воздухом, который даровал им любящий Господь, они были недостойны и толики того, что досталось от Него мельчайшей лесной твари. Я была никем в их мире. Ничем. И в угасающем взгляде Ангелины читалась эта неписаная истина для меня и ее дочери, которая гласила, что в конечном итоге малышка окажется в полном одиночестве и умрет в холодных объятиях самой себя. Одиночество. От столь суровой действительности сердце едва не разрывало грудь, больно отдавая в голове.

Хани извивалась, кричала. Я взяла ее малюсенькую ручку и погладила синие пальчики.

Ей придется пройти через все страдания, причем в одиночку. Ощутить на себе гнев всего человечества и отчаянную беспомощность. Она заслуживала любви и ласки, на которую люди из белого мира так скупы.