Им на голову обрушились мощные фортепианные аккорды из квартиры сверху, которую снимал Джордж Антейл. В последнее время дел в лавке стало совсем невпроворот, и Сильвия забросила свою идею с чайной, а вместо этого сдала пустовавшее помещение этажом выше американскому композитору, благодаря чему ее ежемесячный доход вырос, не требуя от нее лишних хлопот и времени.
— Опять за свое взялся, а? — со смесью изумления и недовольства воскликнул Эрнест.
— Е-же-днев-но! — пропела Сильвия, стараясь перекричать музыку. — Не исключаю, что когда-нибудь «Шекспира и компанию» будут больше помнить как раз за то, что здесь квартировал композитор «Механического балета».
В Париже прошли предварительные исполнения его симфонии, и у молодого и привлекательного Антейла уже завелась своя свита поклонников, а самым ярым из них оказался Джеймс Джойс, чьи глаза по-прежнему доставляли ему бесконечные мучения, но уши, по счастью, нареканий не вызывали и всегда были готовы наполниться музыкой.
— Господь Всемогущий, надеюсь, что нет, — сказал Эрнест. Потом, точно ему казалось, что льющаяся мелодия смягчит его слова, он сообщил Сильвии: — Думаю, в этом году Хэдли не очень-то хочется ехать в Памплону.
— Жаль это слышать… Но она же может передумать, когда там окажется? Я знаю, как нравились ей ваши предыдущие поездки туда.
— Надеюсь, да.
В последний год Сильвия замечала натянутость в отношениях Эрнеста и Хэдли, особенно после их горнолыжного отпуска в Австрии; искренняя сердечность их прежних отношений, их привычка все время держаться за руки, дарить друг другу небрежные поцелуи, днем в щечку, а к ночи в губы, сменились чопорной церемонностью ради соблюдения приличий. Кто-то из них теперь всегда держал на руках или на коленке маленького Бэмби, точно прикрываясь от другого нежным улыбчивым щитом. Сильвия уже и не помнила, когда эти двое в последний раз дружно покатывались со смеху у нее в лавке. От мысли, что их отношения рушатся, ей стало грустно.
Как ни обожала Сильвия свой Стратфорд-на-Одеоне, на брак его атмосфера не оказывала такого же благотворного действия, как на искусство. В их кругу редко встречались крепкие, как у Джойсов, союзы, хотя и такие время от времени могли пошатнуться. Правы, наверное, были Джойсы, когда поселились в Седьмом округе, подальше от богемных вечеринок вроде той, куда неделю назад сводил их с Адриенной неугомонный Боб и где многие гости разгуливали в чем мать родила, нося на себе вместо одежды лишь краску, и даже не трудились найти укромный уголок для своих сексуальных утех, когда их обуревало желание. Сильвию до сих пор тошнило от воспоминания, как глазела Адриенна на двух женщин, прикрывшихся подобием потрепанной простыни, которая ритмично ходила ходуном, пока дамы под ней предавались любви. Саму Сильвию удовлетворяла их с Адриенной интимная жизнь и то, как ее подруга добавляла их близости глубину и смелость, но ее все время смущало, что это Адриенна привносит в их секс разнообразие и новизну. Случалось, что придуманный ею эксперимент заканчивался приступами смеха, но происходило все лишь между ними двумя, вдали от посторонних глаз. Видя, какое впечатление производил на подругу эксгибиционизм вечеринки, Сильвия вдруг испугалась, не одолевает ли ту сексуальный голод такого сорта, удовлетворить какой она, Сильвия, не в состоянии. Ей снова вспомнилось давнее предостережение Киприан об аппетитах Адриенны, которое она высказала, еще когда была жива Сюзанна.
— Хэдли любит вас, Эрнест.
— Иногда мне кажется, что я не заслуживаю ее любви.
— Уверена, вы зря сомневаетесь, — ответила Сильвия, хотя и задумалась, какие грехи так отягощают его совесть, что он решился признаться ей в своих сомнениях.
— Я-то скорее надеялась повидаться с мистером Паундом, пока я здесь, — сказала тем душным июльским днем Гарриет Уивер за чаем с меренгами, искусно приготовленными Адриенной. Три женщины сидели на складных стульчиках в мощеном дворике при апартаментах, которые Гарриет сняла на лето в Париже. Легкий ветерок шелестел листвой в ветвях кустарников и обдувал потную шею Сильвии ниже кромки недавно подстриженных волос. Летний зной даже у Тедди отбил охоту играть и клянчить со стола, и он тихо дремал в теньке.