Когда Алиса упала

– Куда ты на самом деле собираешься?

У меня напрягаются мышцы спины, но я продолжаю собирать вещи. Вот кошелек с несколькими долларами, которые дал Лайонел. Перо сойки.

– Я же тебе сказала.

– Неправду сказала. – Он топает ногой. – Я про тебя тоже знаю, когда ты врешь.

Я опускаюсь перед ним на колени. Откидываю волосы с его лица.

– Тебе надо подстричься.

– Куда ты едешь?

– Выяснить, что случилось с Алисой.

– Ты вернешься? – шепчет он.

– Да. Я обещаю. Меня не будет всего одну ночь.

Он заправляет выбившуюся прядь мне за ухо.

– Тогда ладно.

Глава 21

Девять часов вечера. Мистер Стоукс встречает меня на дальнем поле – это часть владений лечебницы. Он отводит черную лошадь Харгривсов на полянку, останавливает коляску и обматывает вожжи вокруг ветки. Луна висит в небе наискосок и красит землю ровным серым светом. Над краем пруда темнеет ледник. Сразу за ним прямые ряды простых каменных надгробий.

– Кладбище. – Я ищу глазами свежую могилу, но ничего не вижу.

Он кивает и идет дальше.

Такие кладбища теперь везде, где прошла война. Могилы неизвестных солдат, северян или конфедератов. Этим людям не повезло: их тела не успели забрать и опознать до того, как бои переместились дальше. На деревянных столбиках вырезаны номера. Когда наш полк проезжал одно из таких кладбищ, докторская лошадь задрожала и встала как вкопанная. Солдаты тогда сдернули синие фуражки и молились, чтобы Бог сохранил им жизнь.

При нашем приближении козы в загонах бодают ограду в надежде на угощение. Скребут землю копытами. Дальше, в тени амбара, ворошат солому и хрюкают свиньи.

Стоукс берет меня за локоть и ведет мимо амбара.

Внутри никого. Никто не возится с животными. Никто не сгребает уголь, не рубит дрова. Молчит токарный станок, в амбаре пусто.

– Сюда, – говорит он, ничего не объясняя. Заворачивает за угол, в проход между амбаром и мастерской, и по истертым каменным ступеням спускается к тяжелой деревянной двери, упирающейся в землю.

Прижимается к двери ухом. Стучит. Два раза, коротко. В ответ раздается такой же стук, и дверь распахивается – нам приходится сделать шаг назад.

– Здравствуйте, – говорит Китти. – Она согласилась.

– Проходите, – говорит Стоукс, придерживая дверь и пропуская меня вперед.

Я оказываюсь в длинном туннеле, который освещают газовые лампы в металлических клетках. Истертый каменный пол идет под уклон, в подземелье очень влажно и резко пахнет щелочью.

Китти спешит впереди нас, на белом чепце подрагивают оборки. Газовый свет то вспыхивает ярче, то меркнет и снова вспыхивает. Каждый раз я почти теряю ее в темноте, но в следующий миг из мрака снова проступает белый чепец, блестят латунные пряжки на туфлях.

– Хорошо, что вы приехали, – говорит она.

Меня мутит.

– А без всего этого нельзя было обойтись? – спрашиваю я, облизывая губы, они в каком-то солоноватом налете.

– По-другому на третий этаж не пробраться, – поясняет за моей спиной голос Стоукса. – Здесь ночью никого не бывает.

Туннель заканчивается еще одной дверью. Китти стучит и поворачивается ко мне. Растягивает губы в улыбке. Снова стучит.

Глухо звякают ключи, и дверь отпирают. Но не открывают. Китти хватает за ручку и толкает дверь. В комнате корыта и сушилки. Тот, кто отпер дверь, уже исчез, оставив распахнутой следующую.

Стоукс достает карманные часы и говорит:

– Последний обход. Подождем.

* * *

Китти сцепляет руки за спиной и вздыхает. На каменный пол падает одна из булавок, воткнутых в ее чепец. Китти быстро наклоняется, поднимает ее и, улыбнувшись, водворяет булавку на место.

Потолок в кладовой низкий; я могу дотянуться до него. Высокому Стоуксу приходится наклонить голову, чтобы не удариться. Только Китти явно чувствует себя в своей стихии. Садится на табурет, скрещивает ноги и устремляет на меня взгляд. Я сжимаю руки, мне хочется схватить Китти за плечи и хорошенько встряхнуть.

– Я ее любила, – наконец говорит она.

– Я тоже.

Здесь жарко, в воздухе висит густой маслянистый пар: где-то рядом варят мясо. Я встаю и мимо Стоукса прохожу в кухню. Три женщины, стоящие у плиты, поворачивают в мою сторону головы. У всех такие же хлопковые чепцы, как у Китти, все три держат деревянные ложки, все три разинули от удивления рты. Словно три пряхи, украшающие часы с кукушкой у нас дома. Но смех застревает у меня в горле, когда одна из них, средних лет, внезапно швыряет ложку через всю кухню. Коричневая подлива попадает мне на юбку и стекает на пол.

Ее рыхлые щеки бледнеют. Она выкручивает свой фартук.

– Я не нарочно.

Она подскакивает ко мне, принимается размазывать подливу по ткани. Я узнаю в ней пациентку, рядом с которой остановился доктор Мэйхью, когда мы навещали женскую палату. Он спрашивал, как она себя чувствует. И я помню, как ее тогда затрясло.

– Все в порядке. Ничего страшного. – Я делаю пару шагов в сторону, но она следует за мной, все пытаясь вытереть мою юбку фартуком.

Лицо и шея у нее покраснели, кожа в коросте. Она быстро трясет головой, будто кто-то дал ей затрещину.

– Достаточно. – Я высвобождаю юбку.

Китти цокает языком, словно успокаивая разыгравшегося жеребенка.

– Пусти ее, Делла.