Коко

– Можете сказать, где я могу найти его?

Лола заметил, что пальцы испачканы черной пудрой, и с отвращением взглянул на свое отражение в зеркале, прежде чем вытянуть салфетку из коробки на столе. Он намеренно неторопливо вытер пальцы, не отрывая взгляда от зеркала.

– Мне скрывать нечего, – заявил он зеркалу. – На самом деле как раз наоборот.

Он вновь быстро глянул на Пула:

– И что вы собираетесь делать, когда найдете его?

– Поговорить.

– Сдается мне, что вы собираетесь не только поговорить. – Лола шумно выдохнул, затуманив поверхность зеркала. – Нет, я действительно пока не готов к этому.

– Просто назовите время и место.

– Время и место, – пропел клавишник. – О, дайте мне время и место.

– Субик-Бэй, – подхватил конгуэро.

– Ладно, знаете, где Брас-Басах-парк? – спросил Лола.

Пул сказал, что найдет.

– Возможно, я встречусь там с вами завтра в одиннадцать, – Лола снова посмотрел на себя в зеркало. – Ну, а если не приду – значит, не приду, тогда просто забудьте обо всем. И больше не возвращайтесь. Договорились?

Пул не собирался выполнять просимое, но кивнул.

Конгуэро принялся напевать:

– Скажите, как добраться до Брас-Басах-парк?

Пул вышел из комнаты.

6

Следующим утром полчаса ходьбы привели Пула к небольшому треугольному участку зелени между Орчард-роуд и Брас-Басах-роуд. На встречу он отправился один: Конор, атакованный накануне непонятным недугом, был еще слишком слаб и не осилил бы трех миль пешком до парка, Биверс же, явившийся в кофейню с мешками под глазами и царапиной над правой бровью, заявил, что, по его мнению, Майклу лучше самостоятельно «прощупать» певца.

Пул понял, почему Лола выбрал для встречи Брас- Басах. Это был, пожалуй, самый посещаемый народом парк, какой Майкл когда-либо видел. Ничто из происходящего здесь не укрылось бы от наблюдателя в любом из зданий по обе стороны широких улиц либо от водителей непрерывно проносящихся мимо автомобилей. Брас-Басах казался таким же уединенным, как островок безопасности посреди оживленного проспекта.

Три широкие извилистые дорожки желтого кирпича пересекали парк и сходились в его узкой восточной оконечности, где дорожка пошире огибала абстрактную бронзовую скульптуру и вела к выходу мимо деревянной вывески.

По Орчард-роуд Пул дошагал до светофора на переходе, по которому он перейдет улицу к пустому в этот утренний час парку. До одиннадцати оставалось пять минут.

Устроившись на одной из скамеек у дорожки, ближайшей к Орчард-роуд, он огляделся по сторонам, гадая, где сейчас Лола и не наблюдает ли за ним из одного из выходящих на парк окон. Он не сомневался, что певец заставит его ждать, и пожалел, что не догадался захватить с собой книгу.

Пул сидел на деревянной скамейке под теплым солнцем. Мимо, опираясь на трость, нетвердой походкой шел старик, и Пулу показалось, что тому потребовалось до странности много времени, чтобы миновать его скамейку. Пул глядел старичку вслед: тот семенил меленькими шажками мимо всех скамеек вдоль дорожки, мимо скульптуры, мимо таблички, пока наконец не вышел из парка и не стал переходить Орчард-роуд. Прошло двадцать пять минут.

Пул так и сидел на скамейке в парке – на прославленном сингапурском «островке безопасности». Внезапно он почувствовал себя невыносимо одиноким. Ему вдруг представилась возможность – нет, скорее вероятность – того, что он никогда не вернется в Вестерхольм и тем человеком, который станет скучать по нему больше всех, будет маленькая девочка, которой он уже ничем не сможет помочь, разве только покупать книжки.

Ничего удивительного. Так, наверное, и должно быть. Он тоже будет скучать по Стейси, скучать так же сильно, если она умрет, пока он в отъезде. «Забавно, – размышлял Пул, – в медицинском колледже я узнал чертовски много о жизни и смерти, но не узнал абсолютно ничего о скорби. И ничего не рассказывали о горе». В эти дни горе казалось доктору Майклу Пулу одной из абсолютно необходимых человеческих эмоций. Наравне с любовью.

Майклу припомнилось, как в номере отеля в Вашингтоне он стоял один у окна, наблюдая, как нелепый микроавтобус с хрустом смял передок маленькой запыленной машины, вспомнил, как по морозному воздуху шагал рядом с усатыми ветеранами в компании двойника Денглера и призрака Тима Андерхилла. Вспомнил Томаса Штрека. Он вспомнил полных женщин с красным баннером и холодные облака, несущиеся сквозь серый воздух. Вспомнил, как имена погибших как бы всплывали из черного гранита ему навстречу, и рот его наполнился горьким, неотъемлемым вкусом бренности.

– Дуайт Ти Паунсфут, – проговорил Майкл, словно прислушиваясь к восхитившей его абсурдности звучания этого имени. Глаза его вдруг затуманили слезы, и он, не удержавшись, начал неудержимо хихикать.