Колибри

Прежде всего, к вопросу о том, двигаться или стоять на месте: я вижу, что ты снова переехала в новый дом. Почему? Разошлась и со своим философом-евреем? Если да, то почему? Или это твоя рабочая студия? Но если это студия, то почему ты сняла ее так далеко от дома? Другие гипотезы в голову не приходят, поскольку исключаю, что, оставаясь вместе, вы просто поменяли жилье: не могу представить себе философа-еврея, всю жизнь прожившего в Марэ[92], как ты его описывала, и вдруг ни с того ни с сего срывающегося оттуда и переезжающего на новое место в шестнадцатый округ.

Несомненно, что за этим передвижением стоит какой-то мотив; труднее понять, стоит ли он за неподвижностью. Но это потому, что наше время раз от разу придавало все больше ценности переменам, даже переменам ради перемен, и перемены – это то, чего все больше всего желают. Поэтому тут ничего не поделаешь, кто движется – тот храбрец, кто не движется – тот трус, кто меняет – тот просвещен, кто не меняет – тот невежда. Так стали считать в наше время. Поэтому мне очень приятно, что ты заметила (если я правильно понял твое письмо), что требуется смелость и энергия, чтобы не двигаться с места.

Я вот думаю о тебе: сколько раз ты переезжала? Сколько поменяла рабочих мест? Сколько возлюбленных, мужей, приятелей, детей, абортов, летних загородных вилл и домов на море, сколько привычек, огорчений, удовольствий и боли было в твоей жизни? Сколько энергии ты на это ухлопала? Невероятно много. И ты в свои пятьдесят два года пишешь тому, кто – да – все это время оставался более или менее неподвижен.

Я говорю «более или менее», потому что перемены, как ты знаешь, были и в моей жизни: эдакие затрещины, что вышвыривали меня оттуда, где бы я хотел задержаться, и оставляли почти без сил.

Все перемены, которые я изведал, были только к худшему, Луиза. Мне прекрасно известно, так не у всех, напротив, в нашем воображении полно ярких и вдохновляющих историй о переменах, улучшивших жизнь людей и даже целых народов. Я не возьмусь их перечислять. Но со мной все вышло иначе.