Колючий мед

– Элегантно. И ткань красивая. Очень идет тебе. А помнишь, как ты пыталась стащить мою кожаную куртку в первый вечер? – Он улыбается.

– Я не пыталась стащить ее, только примерить хотела. – Вероника смеется.

– Да-да, считай – одно и то же. – Бу прислоняется к стене, подставив руки под голову. – Кстати, я нашел картину в шкафу. Она стояла в самой глубине.

Поднявшись, Бу открывает маленькую, запертую на крючок дверцу шкафа.

Вероника откинулась на спинку кровати. От алкоголя по всему телу разливается приятная тяжесть. Давно не чувствовала она себя такой расслабленной, тем более в присутствии другого человека. Да еще парня! Юноши.

– Вот она – мне показалось, неплохо написано. – Бу переворачивает холст к ней лицом. Вероника резко выпрямляется – от спокойствия не осталось и следа. Сердце делает сальто в груди. Картину она не видела с детства, но сразу узнала. На ней изображены шторм на море и маленькая, захлестываемая волнами лодка. Небо нарисовано широкими зловещими мазками красных и фиолетовых тонов. Это одна из ранних работ ее отца, висевшая раньше без рамы в прихожей их городской квартиры. После его смерти картину заменило светлое полотно с двумя милыми толстощекими детьми, играющими у калитки. С тех пор о картине Вероника не вспоминала. Теперь морской пейзаж привел ее в панику.

– Она была вся в пыли. Я подумал: в ней есть что-то оригинальное, почему бы вам не повесить ее там, внизу. Интерьеру вашей столовой немного серьезности не повредит. – Обернувшись, Бу смотрит на Веронику.

В горле пересохло.

– Я не знаю, но она темновата. Постояльцы такое не любят. – Вероника нервно сглатывает.

– Разве? Меня, наоборот, вгоняют в депрессию висящие кругом бессмысленные мотивы веселеньких тонов. Будто право на существование имеет только проклятая жизнерадостность. – Бу осторожно проводит ладонью по раме.

– Но ведь эта лодка через секунду утонет. Зачем заставлять людей смотреть на такое? – Голос Вероники прозвучал резче, чем она хотела.

– Ты уверена? Ведь она же плывет, несмотря на свои размеры. – Наклонив голову набок, Бу держит картину перед собой. – Я думаю, нужно обладать большой силой воли, чтобы в шторм не сбиться с пути, бороться, стремиться к цели на том дальнем берегу, даже если не уверен, есть ли к чему стремиться. Несмотря ни на что, темные морские воды несут лодку вперед. Толщи воды выталкивают ее, не давая утонуть. Разве это не вселяет надежду? По крайней мере, я так считаю. – Бу тянется к стоящей на столе пепельнице.

– Не слишком ли это – заставлять других лицезреть твои душевные муки? – Вероника почувствовала, как краска заливает шею.

– Но если притворяться, что мучений нет вообще, лучше от этого никому не станет.

Вероника сидит в полной тишине, жалея о сказанном. Вспоминает кухню в квартире в Мальмё, непонятные каракули, написанные отцовской рукой на полях газет, обратной стороне конвертов и чеков. Перепады настроения. Он даже в своей спальне чертил на стене у кровати сообщения похожими иероглифами, понятными ему одному.

Она резко встает. Внезапно все, чего ей хочется, – это спуститься в свою комнату, где царит безопасность.

Бу словно только сейчас заметил, что не все в порядке. Прислонив картину к стене, он подходит к Веронике и гладит ее по волосам.

– Что-то случилось?

Она делает большой глоток виски с содовой.

– Это картина моего отца.

– Твоего отца? – Бу смотрит на нее с удивлением.

– Да, он ее в молодости написал.

– Ты не говорила, что твой отец был художником.

– А он и не был. Отец работал на верфи компании Kockums, занимался сваркой крупнотоннажных судов. Он упал на дно строительного дока – поскользнулся на лесах. Так и умер.

– Черт! – Бу садится на кровать, притягивая к себе Веронику, и обнимает ее. – Когда это случилось?

– Семь лет назад.

Перед глазами Вероники внезапно встает образ отца у больших чугунных ворот судостроительного завода. В половине пятого через эти ворота вытекал поток рабочих и служащих. Служащие в костюмах, рабочие – в брюках и рубашках. «Их различают по одежде», – говорила Веронике мать. Потом вся эта огромная масса людей перемещается на велосипедах по Мальмё.

– Соболезную. Это ужасно. Он много рисовал?

– Не очень. На самом деле его больше увлекала игра на скрипке.

– Значит, художественно одаренная натура, – задумчиво кивнул Бу.

– Да, полагаю. – Вероника опустила взгляд. Просвечивавшие через простыню полоски на матрасе теперь казались ей подвижными, будто были и не полосками вовсе, а маленькими, убегающими ручейками. – Однажды отец явился домой с собакой, немецким догом, которого он купил в Дании.

– Собака? Вы сохранили ее?

– Нет, не получилось, она была слишком большой. Отец сказал, что держал пари и выиграл пса, но нам пришлось отдать его знакомым, жившим на хуторе. Отцу иногда приходили в голову нелепые идеи. У него был очень переменчивый нрав.