Коммуна

Детали последних минут жизни Флуранса, рассказанные Чиприани, составляют вторую часть этой мрачной одиссеи

– Не о жизни Флуранса, – говорит Чиприани, – я буду рассказывать, а о его трагической смерти, настоящем убийстве, совершенном жандармским капитаном Демаре с ледяным спокойствием.

Это было 3 апреля 1871 года Парижская коммуна решила произвести массовую вылазку против войск реакции, продолжавших пачками расстреливать федератов, попадавшихся в плен. Флуранс получил приказ идти в Шату и ждать там Дюваля и Бержере, которые должны были атаковать версальцев в Шатильоне и соединиться для совместного похода на Версаль, чтобы выгнать оттуда изменников.

Флуранс прибыл в Шату около трех часов дня; там он узнал о поражении Дюваля и Бержере при Шатильоне и у моста Нейи.

Дюваль был взят в плен и расстрелян; этот удар, нанесенный федератам, делал положение Флуранса не только трудным, но прямо невыносимым.

Налево от него федераты бежали, преследуемые версальской армией, которая обходным путем собиралась нас окружить.

Позади нас находился форт Мон-Валерьен, который благодаря доверчивости Люлье попал в руки неприятеля и причинил нам большой вред.

Надо было выбраться из Шату и отступить к Нантеру, если мы не хотели попасть в мышеловку; надо было сформировать вторую боевую линию, которая избавила бы нас от всяких непредвиденных нападений.

Федераты, которые шли весь день, выбились из сил и проголодались.

В таком состоянии завязать в три часа дня сражение с врагом, ободренным успехом при Шатильоне, было невозможно.

Итак, все говорило за необходимость отступления к Нантеру, для того чтобы на следующее утро со свежими силами, которые должны были прибыть из Парижа, занять высоты Бюзенваля и Монтрету, а потом идти на Версаль.

Я, в качестве друга Флуранса и начальника штаба колонны, изложил свой план Флурансу и Бержере, который только что к нам присоединился. Последний одобрил его, Флуранс же мне ответил:

– Я не отступаю!

– Друг мой, – сказал я ему, – это не отступление, и еще меньше это похоже на бегство; это – мера предосторожности, если хотите, которую нам диктуют все изложенные мною обстоятельства.

Он отвечал мне утвердительным кивком головы.

Я попросил Бержере встать во главе колонны, Флуранс принял центр, а я остался в арьергарде, чтобы окончательно эвакуировать Шату.

Все двинулись в путь. Возвратившись под своды железного моста, где я только что беседовал с Бержере и Флурансом, я застал последнего верхом на лошади на том же самом месте, бледного, сумрачного, молчаливого.

Он отказался исполнить мою просьбу и отправиться в путь. Сойдя с лошади, он поручил ее национальным гвардейцам, а сам стал шагать взад и вперед по берегу реки.

Я заметил ему, что в качестве близкого друга, а равно и начальника штаба колонны я не могу и не должен оставить его здесь, на месте, которое сейчас будет занято версальскими войсками, что я твердо решил не бросать его и либо уйти с ним, либо остаться.

Но он так устал, что растянулся на траве и заснул глубоким сном.

Сидя рядом со спящим Флурансом, я мог видеть версальскую кавалерию, гарцевавшую в долине и приближавшуюся к Шату.

Моим долгом было испробовать все для спасения друга и любимого вождя масс.

Я разбудил его и еще раз попросил не оставаться здесь, где его могут взять в плен, как ребенка.

– Ваше место не здесь, – сказал ему я, – а во главе вашей колонны. Если жизнь вам надоела, пусть вас убьют завтра утром в бою, во главе людей, которые шли за вами из любви и симпатии к вам. «Вы не желаете отступать», – сказали вы, но дезертирство хуже простого отступления; оставаясь здесь, вы дезертируете, вы делаете еще худшее: вы предаете революцию, которая столько ждет от вас.

Он поднялся и протянул мне руку.

– Пойдем, – сказал он.

Сказать «пойдем» было легко, но сделать это незаметно для версальцев, которые почти окружили деревню, где мы находились, было почти невозможно.

Необходимо было спрятаться и ждать наступления ночи, а затем догнать наши войска в Нантере.

Дойдя до набережной Шату, мы вошли в какой-то домик, что-то вроде кабачка, стоявший на пустыре, под № 21. Мы спросили хозяйку, не найдется ли у нее свободной комнаты; она повела нас на первый этаж.

Вся обстановка состояла из постели направо от входа, комода по левую руку и столика посередине.

Флуранс, положив на комод свою саблю, револьвер и кепи, бросился на кровать и тотчас же заснул.

Я подошел к окну, опустил штору и стал сторожить.

Через несколько минут я разбудил Флуранса, чтобы спросить его, не могу ли я послать кого-нибудь на разведку, узнать, свободна ли дорога в Нантер.

Он согласился. Я крикнул хозяйку и спросил ее, не знает ли она кого-нибудь, кто возьмет на себя это поручение.

– А мой муж? – сказала она.

– Пришлите его сюда, – попросил я.

Это был, как мне кажется, крестьянин; я попросил его проверить, свободна ли дорога на Нантер, и тотчас же вернуться к нам с ответом, пообещав ему 20 франков за хлопоты. Человека этого звали Лекок.

Он отправился. Я зажег сигару и занял свой пост за шторой.

Через пять минут на правой стороне переулка, выходившего на улицу Нантер, показался какой-то подпоручик верхом и стал внимательно всматриваться в нашу сторону.

Я сообщил об этом Флурансу и снова занял наблюдательный пост у окна.

Офицер исчез. Через несколько минут с той же стороны появился жандарм.

Последний, подойдя к нашему дому походкой человека, знающего, куда он идет, постоял некоторое время, всматриваясь в глубину переулка, по которому, я заметил, за ним следовали человек сорок жандармов. Я подошел к Флурансу и сказал ему:

– Перед домом стоят жандармы.

– Что делать, – сказал он, – не сдаваться же, черт возьми!

– Их не бог весть сколько! – воскликнул я. – Сторожите окно, а я займусь дверью.

Левой рукой я схватил саблю, а правой – револьвер.

В ту же минуту кто-то стал ломиться снаружи.

Открываю дверь и оказываюсь лицом к лицу с жандармом, направившим на меня свой револьвер.

Не дав ему времени выстрелить, я разрядил свой револьвер и попал ему в грудь. Раненый жандарм бросился на лестницу с криком:

– На помощь, к оружию!

Я погнался за ним и в нижней зале наткнулся на входивших жандармов. Я был сбит с ног ударами штыков и ружейных прикладов.

Голова у меня была разбита в двух местах, правая нога проткнута штыком, руки почти переломаны, одно ребро вдавлено, грудь вся избита; кровь текла изо рта, из ушей, из носа; словом, я был полумертв.

Расправившись со мной таким образом, жандармы поднялись наверх и арестовали Флуранса.

Его не узнали. Проходя мимо меня, он увидел меня на полу, в луже крови, и воскликнул:

«О мой бедный Чиприани!»

Меня подняли, и я поплелся за своим другом. У выхода из дома Флуранса задержали, и я остался на пустыре перед домом, один в компании жандармов.

Его обыскали и нашли в кармане письмо или депешу на имя генерала Флуранса.

До этой минуты с ним обращались более или менее прилично, но тут дело приняло другой оборот.

Все начали осыпать его ругательствами и кричать:

– Это Флуранс! Теперь он в наших руках и на этот раз не ускользнет.

В эту самую минуту подъехал жандармский капитан. На его вопрос, кто это, раздался дикий вой:

– Это Флуранс!

Флуранс стоял, гордо выпрямившись и скрестив руки; его непокрытая голова была прекрасна.

Жандармский капитан верхом находился направо от него, возвышаясь над ним на целый корпус; грубым, наглым тоном он спросил его:

– Это вы Флуранс?

– Да.

– Это вы ранили моих жандармов?

– Нет, – только и успел ответить Флуранс.

– Лжец! – заорал негодяй, и, с ловкостью палача ударив Флуранса саблей по голове, он раскроил ее пополам. После этого он умчался галопом.

Убийцу Флуранса звали капитан Демарэ.

Флуранс в ужасных судорогах корчился на земле. Тогда один из жандармов сказал, издеваясь:

– Дайте-ка я выпущу из него мозги.

И, приложив дуло ружья к уху Флуранса, он выстрелил.

Флуранс был недвижим: он умер.

Здесь можно было бы поставить точку, но еще много оскорблений ждало в Версале тело этого великого мыслителя-революционера; если бы я не видел этого собственными глазами, я бы не поверил.

Итак, читателю необходимо последовать за мной в Версаль, в этот подлый проклятый город, чтобы получить представление о том, что произошло вплоть до того момента, когда меня разлучили с трупом Флуранса.

В тот момент, когда мой друг перестал страдать, мои страдания только еще начинались.

Когда убийца Флуранса ускакал, я остался во власти жандармов, которые выли вокруг меня, подобно гиенам.

Меня подняли и поставили рядом с трупом Флуранса, очевидно, для расстрела.

Одному из жандармов пришло в голову обратиться ко мне с речью, на которую я ответил со всем негодованием и отвращением; на меня тотчас же посыпался целый град ударов и оскорблений.

Это замедление спасло мне жизнь; подошел какой-то жандармский подпоручик и спросил, кто я такой.

– Это адъютант Флуранса, – ответил жандарм. (Вот когда я узнал свой чин.)

– Досадно, – ответил поручик, – его следовало, конечно, расстрелять, но не здесь, а в Версале.

Это относилось к Флурансу. Обо мне же он сказал:

– Свяжите хорошенько этого мерзавца: завтра его расстреляют в Версале вместе с другими негодяями, которых мы взяли в плен.

По его приказу меня крепко связали, прикатили телегу с навозом, куда и бросили меня, положив ко мне на колени труп моего бедного друга.

Мы отправились в Версаль под конвоем эскадрона конных жандармов.

Известие о прибытии тела Флуранса опередило нас.

В воротах нас встретил полк солдат, которые, не зная о смерти Флуранса, грозили мне ружьями.

Мы двигались впереди пьяной и жестокой черни, которая кричала: «Смерть им, смерть!»

В полицейской префектуре меня отвели в камеру и бросили к моим ногам труп Флуранса.

Элегантно одетые твари, большей частью в обществе офицеров, приходили, смеясь, поглазеть на труп Флуранса, уже не страшного им более; гнусно и подло копались они кончиками зонтиков в мозгу убитого.

Ночью меня навсегда отделили от окровавленных останков моего бедного дорогого друга и заперли в подвал.

Так убили и надругались над трупом Гюстава Флуранса версальские разбойники.