Коммуна

Другой вояка в таком же роде был один совсем молодой человек. Однажды ночью, когда мы стояли группкой на Кламарском вокзале, и версальская артиллерия прямо неистовствовала, им овладела навязчивая идея сдаться во что бы то ни стало; сколько мы его ни убеждали, он стоял на своем.

– Ну что же, если хотите, сдавайтесь, – сказала я ему. – Я остаюсь здесь и взорву вокзал, если вы его сдадите.

Я уселась со свечой в руке на пороге комнаты, где были навалены снаряды, и провела таким образом всю ночь. Кто-то подошел и пожал мне руку; это был негр – он тоже не спал.

И на этот раз вокзал был удержан. На следующее утро молодой человек ушел и больше не возвращался.

В том же Кламаре с Фернандец и со мною произошло довольно странное приключение. Мы отправились с несколькими федератами к дому одного полевого сторожа, где был назначен сбор добровольцев.

Вокруг нас свистело столько пуль, что Фернандец сказала мне:

– Если я буду убита, позаботьтесь о моих сестренках.

Мы поцеловались и продолжали путь. В сторожке лежало трое или четверо раненых, на матрасах, постланных прямо на полу; хозяина не было дома, а у жены его был совершенно безумный вид.

Мы захотели унести с собой раненых, как вдруг она бросилась к нам и начала умолять меня и Фернандец уйти и оставить у нее раненых, которых, по ее словам, перенести с помощью сопровождавших нас двух или трех федератов было невозможно.

Не понимая, что побуждает эту женщину действовать таким образом, мы, конечно, ни за что не хотели оставить своих в этом подозрительном месте. С большим трудом мы взвалили раненых на привезенные нами с собой больничные носилки, причем женщина все время на коленях умоляла нас оставить их и уйти вдвоем. Наконец, видя, что она ничего не добьется, она замолчала и вышла на порог двери, чтобы убедиться в том, что мы уходим, унося больных под градом снарядов. (Версаль имел обыкновение стрелять в госпитали и в раненых.)

Потом стало известно, что в подвале сторожки были спрятаны солдаты регулярной армии. Боялась ли эта женщина вида смерти двух других женщин или просто-напросто она была в припадке безумия?

В числе раненых мы захватили с собой полумертвого версальского солдатика; его препроводили, как и других, в один из парижских госпиталей, где он стал поправляться. Когда версальцы ворвались в Париж, победители, по всей вероятности, умертвили его вместе с другими ранеными.

Когда Эд перешел во дворец Почетного легиона[125], я отправилась сначала в Мон-Руж к Ля-Сесилиа, а затем в Нейи – к Домбровскому. Эти два, по существу, столь различных человека в действительности производили одно и то же впечатление: тот же быстрый взгляд, та же решительность, то же бесстрашие.

В траншеях От-Брюйера я познакомилась с Пентандром, командиром «Отчаянных».

Ни к кому так не подходило, как к нему и его сотоварищам, это название «отчаянных»: смелость их была так велика, что казалось, будто они застрахованы от смерти; однако Пентандр был убит и с ним немало других.

Вообще, можно быть, пожалуй, храбрым, как федераты, но храбрей их быть нельзя.

Да, такой порыв, казалось, должен был сломить своим революционным натиском все преграды.

Клевета насчет армии Коммуны распространялась по провинции; по словам Футрике, эта армия состояла из бандитов худшего сорта и преступников, бежавших от правосудия.

И тем не менее Полина Менк, Амуру[126] и другие стойкие революционеры подняли восстание в больших городах, и там образовались коммуны, присылавшие в Париж заявления о своем присоединении к нему; но остальная провинция, деревня, питалась только версальскими военными отчетами…

Мы все знали, что такое генералы империи, перешедшие на службу к версальской республике. Как они, так и само Собрание только переменили свое название…

На горизонте подымалось движение в пользу освобождения человечества, а газеты «порядка», подавая сигнал к отвратительной травле Парижа, печатали в Версале следующие гнусные призывы к резне:

Поменьше эрудиции и филантропии, господа, побольше опытности и энергии. Если опытности у вас недостает, то заимствуйте ее хотя бы у жертв.

В настоящий момент мы ставим на карту Францию. Время ли теперь для литературных упражнений? Нет, тысячу раз нет. Мы знаем цену этой лирике.

Поступайте, как поступали в подобных случаях в е л и к и е энергичные народы.

Пленных не брать!

Если в толпе окажется ч е с т н ы й ч е л о в е к, действительно насильно вовлеченный в это дело, вы его узнаете: в такой среде честный человек должен быть окружен о р е о л о м.

Предоставьте нашим храбрым солдатам свободу мести за товарищей: на поле сражения в пылу борьбы они сделают то, чего не пожелают хладнокровно выполнить на следующий день.

Вот на какое дело, мыслимое лишь в пылу и безумии сражения, была употреблена армия, опьяненная ложью, кровью и вином; под улюлюканье Собрания и высшего офицерства Париж был отдан солдатам на растерзание.

VIII Армия Коммуны. – Женщины 1871 года