Коммуна

Вот проходят, как тени, те, кто расположился в большой нижней зале монастыря: Эд, братья Мэ[122], братья Кариа, Разуа, три старика – храбрецы и герои: Моро, Шевале и Кариа, федераты с Монмартра; черный как смоль негр с белыми острыми, как у зверя, зубами (он очень добр, очень умен и очень храбр); один бывший папский зуав, перешедший на сторону Коммуны.

Иезуиты покинули монастырь, кроме одного старика, говорившего, что он Коммуны не боится, и спокойно оставшегося в своей келье. Кроме него остался повар. Украшавшие стены картины не стоили ломаного гроша, за исключением одного портрета, который четко говорил о характере оригинала, несколько похожего на Мефистофеля; это был, должно быть, какой-нибудь генерал иезуитского ордена. Там же висело «Поклонение волхвов», причем один из волхвов был похож на нашего черного союзника; затем хронологические таблицы священной истории и тому подобные глупости.

Сам форт великолепен: это какая-то сказочная крепость; сверху русским снарядом отбит кусок стены, и брешь эта очень идет ко всему сооружению. Много времени провожу я здесь с артиллеристами, здесь же посещает нас Викторина Эд[123], одна из старых моих подруг, совсем молоденькая женщина; она тоже недурно стреляет.

Вот и женщины с красным знаменем, пробитым пулями; федераты салютуют ему. Они пришли организовать на форте госпиталь, откуда раненые направляются в более благоустроенные парижские лазареты.

Мы рассеиваемся в разные стороны, чтобы быть полезными каждая в отдельности; я отправляюсь на вокзал Кла-мара, который каждую ночь обстреливается версальской артиллерией. К форту Исси ведет тропинка, которая вьется между изгородями, вся заросшая фиалками; гранаты обращают их в пыль.

Совсем близко оттуда находится каменная мельница; в траншеях Кламара часто чувствуется недостаток в людях. Если бы нас не поддерживал огонь с форта, можно было бы ждать неприятных сюрпризов; впрочем, версальцы никогда не знали, как мало нас было.

Однажды ночью, не знаю каким образом, нас в траншее около станции оказалось только двое: бывший зуав и я с двумя заряженными ружьями; такого караула было как-никак достаточно, чтобы вовремя предупредить товарищей. Прямо невероятное счастье, что в эту ночь станция не подверглась нападению. Бродя взад и вперед по траншее, мы разговаривали при встрече:

– Какое впечатление у вас от нашей жизни?

– Впечатление такое, – ответила я, – будто перед нами берег, которого надо достигнуть.

– А у меня, – сказал он, – у меня впечатление такое, будто я читаю книжку с картинками.

В полной тишине мы продолжали мерить траншею шагами.

Когда утром Лисбонн[124] пришел с подкреплениями, он в одно и то же время был доволен и взбешен; он встряхивал волосами под свистевшими вокруг него пулями, как будто отгонял назойливых мух.

На Кламарском кладбище произошла ночная стычка; могилы вдруг озарялись светом и тотчас же вновь погружались во тьму; только падавший на них лунный свет позволял различать белые-белые, похожие на привидения памятники, позади которых вспыхивали ружейные выстрелы.

Ночью в эту же сторону отправилась разведка с Берсо во главе; они возвращались к нам под версальским огнем среди тысячи опасностей.

Все это теперь мне кажется сном, привидевшимся мне в стране грез, грез о свободе.

Один студент, отнюдь не разделявший наших идей, но еще менее симпатизировавший «идеям» версальцев, пришел в Кламар «пострелять», с целью проверить свои расчеты по теории вероятностей.

У него был с собой томик Бодлера, который мы читали на досуге.

Однажды, когда несколько федератов, один вслед за другим, были убиты гранатой на одном и том же месте (на маленькой площадке в середине траншеи), он захотел окончательно проверить свои вычисления и пригласил меня выпить с ним чашку кофе.

Мы устроились поудобнее, читая «Падаль» Бодлера, и уже почти выпили свой кофе, когда на нас накинулись национальные гвардейцы и силой оттащили нас, крича:

– Довольно! Что вы!

В ту же минуту на площадке разорвалась граната, разбив чашки и разорвав книгу в клочки.

– Это вполне подтверждает мои вычисления, – сказал мне студент, стряхивая с себя засыпавшую его землю.

Он пробыл с нами еще несколько дней, и больше я его не видала.

Одного из немногих трусов встретила я в лице некоего толстяка, который пришел к нам для того, чтобы напугать свою молодую жену, только что вышедшую за него замуж; он был ужасно обрадован, когда получил от меня записку к Эду с просьбой отослать его в Париж. Я злоупотребила его доверием, написав приблизительно следующее:

«Мой дорогой Эд, не можете ли вы отослать в Париж этого глупца, который годится только для того, чтобы наводить панику, если бы, конечно, наши люди ей поддавались. Чтобы он удрал поскорее, я его уверила, что залпы с нашего форта – это пальба версальских пушек. Будьте так добры, уберите его».

Больше мы его никогда не видали: до того он перепугался.

Если бы при вступлении версальской армии в Париж его застали в форме федерата, он был бы расстрелян вместе с другими защитниками Коммуны.