Коммуна

Начиная с 5 апреля южные и западные батареи, установленные немцами для бомбардировки Парижа, стали служить версальцам, которых называли «пруссаками из Версаля». При этом в интересах справедливости необходимо отметить, что никогда грубые немецкие уланы не совершали таких зверских жестокостей, как наши соотечественники. Так, например, версальская армия пользовалась против федератов разрывными пулями. Между прочим, я сама видела одного несчастного, раненного в лоб разрывной пулей в траншеях От-Брюйера. Мы сохранили некоторое количество этих пуль, которые смело могли бы быть выставлены на какой-нибудь выставке в числе снарядов, употребляемых при охоте на слонов; впоследствии, при обысках, они исчезли у меня.

Весь район Елисейских Полей был как бы выметен пулями.

Мон-Валерьен, Медон, Бримборион не переставали осыпать картечью несчастных обитателей этих мест.

То обстоятельство, что редут Мулино и форт Исси беспрестанно переходили из рук в руки, по-видимому, указывало на то, что исход сражения еще далеко не был решен.

Армия Коммуны по сравнению с версальской армией была лишь ничтожной горсточкой. Чтобы продержаться так долго, несмотря на постоянную работу предателей и потерю времени вначале, поистине надо было быть храбрецами, каких мало.

Профессиональных военных в армии Коммуны было немного: Флуранс был убит, Чиприани взят в плен, так что оставались только Клюзере[127], братья Домбровские, Вроблевский[128], Россель, Околович, Ля-Сесилиа, Гектор Франс, несколько унтер-офицеров и солдат, оставшихся с нами, да еще примкнувшие к Коммуне моряки. Среди последних было несколько офицеров: Куанье, пришедший к нам одновременно с Люлье, был гардемарином[129], а Перюссе – капитаном дальнего плавания.

«Зачем платить пруссакам контрибуцию? – говорили эти моряки. – Когда покончим с Версалем, мы возьмем обратно и наши форты на абордаж».

Один из них, Кервизик, сосланный впоследствии вместе с нами на остров Дюко, даже и там твердил об этом всякий раз, когда заговаривали о временах Коммуны, казавшихся нам за океаном так давно отошедшими в прошлое.

В первых числах апреля Домбровский был назначен комендантом города Парижа.

Еще не теряли надежды, исход борьбы еще не выяснился, хотя версальцы уже наступали одновременно на Нейи, Леваллуа, Аньер, Булонский лес, Исси, Ванв, Бисет, Клиши, Пасси, ворота Бино, Терн, на авеню Великой Армии, Елисейские Поля, Триумфальную арку, Сен-Клу, Отейль, Вожирар, ворота Майо.

А Футрике заявлял в это время, что «парижские бандиты», и только они, усиленно палят из орудий, «чтобы сделать вид, будто на них нападают».

«Значит, – писала по этому поводу газета Mot-d’Ordre, – многочисленные раненые, которыми набиты версальские лазареты, только представляются, что они ранены; значит, те версальцы, которых хоронили после боя, только представлялись убитыми? Такова логика кровожадного Тома Пуса[130], который осыпал Париж градом снарядов и объявлял в своих циркулярах и газетах, что Париж бомбардировке не подвергается».

Капитан Бургуен был убит при атаке баррикады на мосту Нейи; это была чувствительная потеря для Коммуны.

Домбровскому приходилось с двумя или тремя тысячами человек (а иной раз и меньше) защищаться от беспрерывного натиска более чем 10-тысячной регулярной армии.

Генерал Вольф, который вел войну наподобие современных Вейлеров, приказал окружить дом, в котором находились 200 федератов; последние были схвачены и перебиты.

В парке Нейи пули сыпались градом со знакомым всем шумом деревьев в летнюю грозу. Иллюзия была такова, что в воздухе чувствовалась сырость, хотя мы прекрасно знали, что это картечь.

Баррикаду Пейронне, расположенную близ дома, где находился Домбровский со своим штабом, версальская артиллерия в течение нескольких ночей положительно затопляла артиллерийским огнем. Казалось, земля дрожала и небо извергало целый океан пламени.

Однажды ночью, когда товарищи настояли, чтобы я пошла отдохнуть, я, проходя мимо баррикады, заметила давно покинутую протестантскую церковь с разбитым органом (впрочем, только две или три клавиши не звучали). Я была совсем увлечена игрой, как вдруг передо мной вырос капитан с тремя или четырьмя свирепого вида федератами.

– Как, – сказал он мне, – так это вы привлекаете гранаты на баррикаду? Я шел сюда расстрелять того, кто это делает!

Так закончилась моя попытка музыкального аккомпанемента пляске бомб.

В парке близ некоторых домов валялись брошенные фортепиано; некоторые, несмотря на сырость, были еще в хорошем состоянии. Я никак не могла понять, почему их предпочли вынести во двор, а не оставили дома.

Баррикада в Нейи была вся изрешечена гранатами; вид раненых там был ужасен: встречались люди с оторванными до самой спины руками, так что лопатки торчали наружу, другие – с пробитой грудью, третьи – с оторванными челюстями. Им делали перевязку, не надеясь спасти их. Те, кто еще могли говорить, умирали с возгласом: «Да здравствует Коммуна!»

Таких ужасных ран я никогда еще не видела.