Коммуна

Я хотела вернуться одна, но вдруг совсем рядом со мной упала граната, покрыв меня цветами, сорванными ею с ветвей, – это было близ могилы Мюрже[151]. Белое изваяние фигуры, бросающей на могилу мраморные цветы, производило чарующее впечатление. Часть моих цветов я бросила на могилу Мюрже, остальные же – на могилу подруги Пулен, попавшуюся мне на пути.

Когда я вернулась к товарищам, находившимся близ могилы с бронзовой статуей Кавеньяка[152], они мне сказали:

– Теперь вы больше никуда не пойдете.

Я осталась с ними… Из окон соседних домов раздалось несколько выстрелов.

Как будто наступал день. Еще несколько наших ранены гранатами. Наша горсть все уменьшается, а между тем начинается атака; надо бежать за подкреплением. Спрашивают: кто пойдет? А я уже далеко, я уже вылезла через отверстие в стене. Как можно мчаться с такой быстротой! Но мне кажется, что я бегу все-таки слишком долго. Вот, наконец, и мэрия Монмартра.

На площади я вижу какого-то молодого человека, который плачет, что его не хотят взять в армию; у него нет никаких бумаг, ничего… Он принимается мне рассказывать об этом, но у меня нет времени.

– Идемте, – говорю я ему и вхожу к Ля-Сесилиа.

Я требую у него подкреплений и подвожу к нему молодого человека, который говорит, что он студент, что он еще не был в бою и хочет сражаться.

Ля-Сесилиа смотрит на него: впечатление благоприятное.

– Ступайте! – говорит он.

И вот с подкреплением в 50 человек мы бежим на кладбище. Молодой человек с нами – он счастлив. Впереди рядом со мной идет Баруа; пули сыплются градом – скорей, скорей; на кладбище идет бой. Мы пролезаем через отверстие и находим на месте лишь 15 человек. Из новых пятидесяти скоро остается почти столько же, убит и наш молодой человек. Нас становится все меньше и меньше; мы отступаем к баррикадам, которые все еще держатся.

Проходят женщины с красными знаменами впереди: у них собственная баррикада на площади Бланш. Тут Елизавета Дмитриева, Лемель, Мальвина Пулен, Бланш Лефевр, Экскофон. Андрэ Лео была на баррикадах Батиньоля. Более 10 000 женщин, группами и поодиночке, сражались в майские дни за свободу.

Я была на баррикаде, преграждавшей доступ к шоссе Клиньянкур. Там-то меня навестила Бланш Лефевр.

Я захотела предложить ей чашку кофе, для чего грозным тоном приказала открыть двери кафе, торговавшего близ баррикады. Хозяин сначала перепугался, но услышав наш смех, принял нас довольно любезно. Кафе после нашего ухода мы позволили ему запереть, раз он уже так боялся.

Мы крепко обнялись с Бланш Лефевр, и она вернулась к своей баррикаде.

Через короткое время проехал верхом Домбровский со своими офицерами.

– Мы погибли! – сказал он мне.

– Нет, – отвечала я ему.

Он протянул мне обе руки; это был последний раз, что я видела его живым.

Он был смертельно ранен в нескольких шагах от этого места; нас было еще семь человек на баррикаде, когда мы снова увидели его, но на этот раз уже на носилках, еле живым: его несли в Ларибуазьер, где он и умер.

Скоро вместо семи нас осталось только трое.

Высокий брюнет, капитан национальной гвардии, сохраняя полное спокойствие перед лицом смерти, говорил мне о своем сыне, мальчике 12 лет, которому хотел на память оставить саблю:

– Вы ее передадите ему.

Как будто можно было надеяться, что кто-нибудь из нас выживет!

Мы разместились так, чтобы втроем защищать всю баррикаду: я посредине, двое других – по бокам.

Второй мой товарищ был коренастый, широкоплечий, белокурый и голубоглазый малый. Он был очень похож на Пулуена, дядю госпожи Эд, но то был не он.

Этот бретонец был уже иного склада, чем вандейцы Шаретта. Проникшись новой верой, он защищал ее с тем же пылом, с каким, без сомнения, сражался за свою старую веру.

На его бледном лице была та же улыбка дикаря, какая играла на лице негра с форта Исси, когда тот обнажал свои белые волчьи клыки. С обоими мне никогда впоследствии не пришлось встретиться.

Никто бы не поверил, что нас было так мало – всего трое. Но мы все-таки держались. Вдруг появляются национальные гвардейцы и приближаются к нам. Мы прекращаем огонь.

Я кричу им:

– Сюда, нас только трое!

В то же мгновение я чувствую, что меня кто-то хватает, поднимает и бросает в траншею за баррикадой, как будто желая прикончить.

Действительно, я была недалека от смерти. Ибо то были версальцы, переодетые в форму национальных гвардейцев.

Я чувствую себя несколько оглушенной, но невредимой; поднимаюсь – вокруг никого, мои два товарища исчезли. Версальцы обыскивают соседние дома; я спешу уйти в другое место, чувствуя, что все потеряно. В мозгу моем вырисовывается лишь один способ, возможный задержать врага, и я кричу:

– Огонь им навстречу, огонь! Зажигайте дома!

У Ля-Сесилиа, однако, не было подкреплений. Сражение еще длилось; женщины, уцелевшие на площади Бланш, отступили к ближайшим баррикадам на площади Пигаль.

Только что воздвигли баррикаду позади шоссе Клиньянкур, по правую руку от Дельты; был момент, когда версальцев можно было смять между двух огней, но малопредприимчивые люди, находившиеся там, затеяли спор, и момент был упущен.