Коммуна

С Журдом, Верморелем, Тейссом[154], Жакларом и полусотней федератов он шел по направлению к Шато-д’О.

На Делеклюзе – его обычный костюм: шляпа, сюртук, черные брюки, красный шарф вокруг пояса, малозаметный, как он всегда его носил. Он шел без оружия, опираясь на трость.

Опасаясь паники на Шато-д’О, мы следовали за нашим другом, за нашим делегатом.

Некоторые из нас остановились у церкви Св. Амвросия, чтобы запастись патронами. Здесь мы встретили некоего эльзасского негоцианта, приехавшего пять дней тому назад для того, чтобы свести счеты с Национальным собранием, предавшим его родину; он возвращался из огня с простреленным бедром. Далее – раненого Лисбонна, которого поддерживали Верморель, Тейсс и Жаклар.

Верморель, в свою очередь, падает тяжело раненным; Тейсс и Жаклар поднимают его и уносят на носилках. Делеклюз пожимает раненому руку и говорит ему несколько слов утешения.

В 50 метрах от баррикады несколько гвардейцев, следовавших за Делеклюзом, ретируются, так как град снарядов преграждает им доступ к бульвару.

Солнце садилось за площадью. Делеклюз, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли за ним кто-нибудь, подвигался вперед, не замедляя шага. Он был единственным живым существом на всем протяжении бульвара Вольтера. Дойдя до баррикады, он свернул налево и взобрался на камни.

В последний раз его строгое лицо, обрамленное короткой седой бородой, мелькнуло перед нами. Оно было обращено к смерти.

Вдруг Делеклюз исчез: он упал, сраженный пулей на площади Шато-д’О.

Несколько человек хотели поднять его – трое или четверо из них тут же упали. Оставалось подумать лишь о защите баррикады, о том, чтобы собрать ее немногочисленных защитников. Жоаннар, стоя посреди улицы, потрясал своим ружьем и, плача от гнева, кричал своим испуганным спутникам:

– Нет, вы недостойны защищать Коммуну!

Шел дождь. Мы вернулись к себе, оставив на поругание врагу, который не уважал даже самой смерти, тело нашего бедного друга.

Он не предупредил никого, когда уходил на баррикаду, никого, даже самых близких. Молча, не доверяя никому, кроме своей суровой совести, Делеклюз шел на баррикаду, как некогда монтаньяры шли на эшафот[155].

Во всех округах, захваченных версальцами, ручьями лилась кровь. Кое-где солдаты утомлялись резней и останавливались, как насытившиеся дикие звери.

Не будь репрессий с нашей стороны, резня приняла бы еще более широкие размеры.

Только декрет о заложниках, изданный нами, помешал Галлифе, Винуа и другим окончательно вырезать парижан.

Применение этого декрета заставило карательные взводы приостановить убийство пленных. До тех пор это делалось просто: взятых в плен ударами ружейных прикладов толкали к стене, около которой кучами валялись уже мертвые и умирающие, и там приканчивали их.

В Каледонии нам пришлось встретить счастливцев, которые таким образом избегли смерти.