Коммуна

Казалось, убитые дети хотели сказать своим матерям: мы умрем непобежденными под пеплом Парижа.

Ратуша пылала, как факел. Пламя, раздуваемое ветром, вздымалось стеной. Мстительное пламя отражалось в ручьях крови, струившихся из-под ворот казарм, по улицам, повсюду.

Из казармы Лобо кровь двумя ручьями текла по направлению к Сене, и долго струился туда этот красный поток.

На ступенях Пантеона[157] пал Милльер с криком:

– Да здравствует человечество!

Этот крик был пророческим: теперь именно он объединяет нас.

Риго был убит на улице Гэ-Люссак, где он жил в тот момент, когда был захвачен этот квартал.

П., тот самый комиссар полиции Коммуны, который присутствовал при казни Вейссе, проходя по улице Гэ-Люссак, где после победы «порядка» царило безмолвие ужаса, поднял глаза к квартире, где жили друзья Гастона Дакосты[158]. В окне стоял человек, так пристально глядевший на землю, как будто кто-то ему на что-то указывал.

На тротуаре лежал труп со скрещенными на груди руками; мундир на нем был расстегнут, галуны сорваны, белые маленькие ноги босы (версальцы имели обыкновение разувать свои жертвы), голова была вся в крови, из маленького отверстия на лбу кровь текла по бороде и лицу, делая его неузнаваемым.

Очевидец рассказал ему, что Риго, одетый в мундир командира 114-го батальона, подходил к дому, в котором он жил.

Он собирался сжечь находившиеся в его квартире бумаги.

Солдаты регулярной армии, заметившие его по мундиру, следовали за ним по пятам; они вошли в дом непосредственно после него. Чтобы вернее накрыть его, они сделали вид, что приняли домовладельца по фамилии Кретьен за офицера федератов, дабы тот из страха выдал им Риго, вошедшего в дом на их глазах.

Кретьен стал протестовать, Риго услышал шум и крикнул:

– Я не трус, спасайся сам!

Он смело спустился по лестнице, отвязал пояс, отдал солдатам саблю и револьвер и последовал за ними. На улице им встретился офицер регулярной армии.

– Это еще что за негодяй! – закричал он и, обратясь к пленнику, предложил ему крикнуть:

– Да здравствует Версаль!

– Вы убийцы! – ответил Риго. – Да здравствует Коммуна!

Это были его последние слова. Офицер выхватил свой револьвер и в упор прострелил ему череп; пуля пробила Риго черное отверстие посреди лба.

Долгое время никто не хотел верить смерти Риго; некоторые даже уверяли, что видели его во главе 114-го батальона. Но так как он был известен своей храбростью, то по долгому его отсутствию пришлось в конце концов заключить, что он убит.

После вступления версальской армии в Париж национальные гвардейцы, верные «порядку», стали науськивать солдат на резню: одни просто из предательства, другие из страха, как бы их не приняли за бунтовщиков: эти глупцы, жестокие, как тигры, с удовольствием вырезали бы целый свет, чтобы спасти свою шкуру.

Большинство из них, желая выслужиться черед Версалем, указывали кварталы, населенные сторонниками Коммуны, предавая расстрелу всех, против кого они питали личную злобу.

Глухая пальба пушек, свист пуль, жалобный гул набата, купол дыма, прорезываемый языками пламени, – все это говорило о том, что агония Парижа не кончилась и что Коммуна не хочет сдаваться.

Не все пожары были делом Коммуны. Некоторые домовладельцы и коммерсанты, надеясь в будущем получить щедрую страховую премию, сами поджигали свои склады и залежавшиеся товары.

Другие пожары возникали от снарядов или, наконец, от пылающих соседних строений.

Пожар в министерстве финансов облыжно приписывали Ферре, который, конечно, не стал бы отрицать своего поступка, если бы действительно распорядился поджечь это здание: оно сильно мешало обороне.

Среди добровольных палачей, спешивших выказать свою преданность Версалю тем, что бесплатно помогали вырезать население, были, как говорят, бывший мэр одного из парижских округов, седой старик, один батальонный командир, изменивший Коммуне, и шпионы с трехцветными нарукавниками, действовавшие в качестве простых любителей бойни; они вели за собой своры версальцев, охваченные каким-то кровавым безумием.

Охота за федератами была поставлена, что называется, на широкую ногу; ее практиковали даже в лазаретах; один врач, доктор Фано, не пожелал выдать раненых, находившихся на его попечении: его расстреляли. Примерное зрелище!

Версальская армия пытается вдоль канала и по линии укреплений зайти в тыл последним защитникам Парижа. Баррикада в предместье Антуан захвачена, защитники ее расстреляны, за исключением нескольких человек, укрывшихся во дворе Ситэ-Паршап: другого убежища у них не было. Учительница по фамилии Лоншан указывает им на отверстие в стене, через которое они могут выбраться: они разбирают его и бегут.

Версаль расстилает над Парижем огромный красный кровавый саван; один только уголок города свободен от него.

В казармах трещат митральезы. Бьют людей, как зверей на охоте: настоящая человеческая бойня! Тех, кто не добит, остается на ногах или пытается бежать вдоль стены, убивают спокойно, не торопясь: «Не уйдет!»

Тогда и мы вспоминаем о заложниках: священники и 34 агента Версаля и империи подвергаются расстрелу.