Коммуна

Мы сумели так перевоспитать его и так поднять его дух, что когда он возвратился вместе с нами на родину, он начинал уже, пожалуй, заслуживать свою кару.

Если убивали версальцы в припадках ярости, то арестовывали они… по прихоти фантазии. Горе тому, у кого был какой-нибудь враг, способный послать донос, подписанный или анонимный, правдивый или ложный, все равно: всякий донос без расследования принимался за святую истину.

В руках армии находилась жизнь парижан, в руках полиции – их свобода.

Так было до того момента, когда тюрьмы переполнились свыше всякой меры, и правительство, уже не решавшееся с прежней легкостью уничтожать своих многочисленных заключенных, потребовало, чтобы доносчики подписывались.

Но самая низкая зависть, самая злобная ненависть была уже удовлетворена к этому времени.

Возможно также, что ужас положения достиг к этому времени такой напряженности, что и у победителей защемило сердце, и майская кровь хлынула к самому их горлу.

Большие провинциальные города, вся Франция превратились как бы в одну гигантскую мышеловку.

Некоторые аресты и казни имели свою историю.

В ночь с 25 на 26 мая на бульваре Пикпюс в доме № 52 два старых поляка, поселившиеся в Париже еще со времени эмиграции в 1831 году[168], вели между собой, попивая чаек, беседу о текущих событиях. За старостью лет принимать в них участие они уже не могли. Но если бы они приняли в них участие, то, конечно, на стороне Версаля, ибо один из них, по фамилии Швейцер, имел в версальской армии племянника, которого очень любил; другого поляка звали Развадовский. Зная, что квартал уже занят регулярной армией, где племянник служил лейтенантом, они решили поставить на стол три чашки в надежде, что он забежит к ним.

В соседней квартире помещались двое жильцов, участников Коммуны, которые все время прислушивались к разговору стариков, боясь, как бы те не донесли на них.

Пока старички мирно беседовали, к дому подошли солдаты и стали собирать у швейцара сведения о жильцах: это делалось тогда повсюду. С солдатами был и офицер.

– Нет ли здесь у вас иностранцев? – спросил у швейцара офицер.

– Да, – ответил тот почтительно, – да, господин офицер, в номере пятом живут два старых поляка.

– Поляки! Это друзья Домбровского! Идите вперед и покажите нам квартиру.

Швейцар повиновался.

Офицер постучал. Дядя бросился к нему навстречу, но увидел перед собой вовсе не племянника.

– Ага, вы тут сигнализируете, – сказал офицер, показывая на две свечи, которые те зажгли на радостях. – Вы заодно с бандитами Коммуны! Там ведь все поляки! Марш вниз, живей!

Старики думали, что он шутит.

– Где третий, которого вы прячете здесь? Тут ведь три чашки!

Объяснения стариков были приняты за насмешку, и вот солдаты с грубыми ругательствами столкнули их с лестницы и расстреляли неподалеку от дома.

Так как вокруг них не было того «ореола», по которому узнаются «честные люди», то «храбрые» солдаты сделали «в пылу сражения» – как говорили версальские газеты —

то, чего на следующий день, «остынув», они не решились бы сделать… Слишком поздно племянник узнал об ошибке.

Несмотря на то что в доме устроили засаду, два других жильца, сторонники Коммуны, успели ускользнуть.

Газета «Земля» (Le Globe) сообщала о таком факте (впоследствии это сообщение было перепечатано и другими газетами):

Один из членов Национального собрания, посетивший как-то захваченных версальцами в плен женщин, которых было уже несколько сот, в числе их узнал одну из своих хороших знакомых – даму высшего света; в суматохе ее захватили и, как других, привели пешком в Версаль. Ее освободили.

Но много других, даже тех, которые сами доносили, но не смогли представить достаточных поручителей за себя, расстреляли вместе с теми, на которых они доносили.

Много было ужасных эпизодов. «Маленькая газета» (Le Petit Journal) 31 мая 1871 года сообщала:

Брюнель был расстрелян у своей любовницы, которую расстреляли вместе с ним. После двойной казни на дверь, ведущую в квартиру, наложили печати. Вчера, когда пришли за трупами, чтобы их похоронить, любовница Брюнеля оказалась еще жива. Несчастную не решились прикончить и перевезли в госпиталь.

Оказалось, что несчастная пара была жертвой случайного сходства: настоящий Брюнель в это время был уже в Лондоне.