Конец Вечности

— Я сам изменил Реальность. И не только для бе-долашных времян. Для нас тоже. Подумайте об этом. Осознайте. Свыкнитесь. Вскоре — завтра? в следующем году? в следующую минуту? — настанет конец Вечности.

— Это невозможно, — прошептал Твиссел.

— Еще как возможно. Еще как! — завизжал Хоремм. — Вы послали этого парня обратно в 24-е вдохновить изобретателя на открытие, положившее начало Вечности. А что, если никого он не вдохновит? Что, если Вечность никогда не возникнет? Парень спрашивал, откуда взялись чертежи темпорального генератора. Вы ответили, что они колеблются туда-сюда во Времени, как маятник — в пространстве. Но что, если кто-нибудь перережет нить маятника? Что, если кто-нибудь вмешается в темпоральные колебания драгоценных чертежей?

— Что ты наделал? — повторил Твиссел.

— Вы наверняка и сами догадываетесь. Замыкая цепь, которая должна была отправить Купера назад во Времени, я одновременно повернул темпоральный регулятор. Его отправило не в 24-е, а в какое-то более раннее время. На сотни лет раньше. Не знаю, в какой год. Даже не представляю, в какой век. Я не смотрел на регулятор, когда крутил ручку, и прежде чем выпустить, прокрутил еще раз. И этим разорвал автоматическую петлю обратной связи «чайника» с определенным моментом Времени, которая понадобится, когда и если Купер попытается активировать его снова, для возврата. Он потерян, Компьютер, навеки затерялся в первобытной эре. Ткань Реальности уже растягивается — с каждым следующим мгновением пребывания Купера в столетии, которому он не принадлежит. Рано или поздно изменения, внесенные им, достигнут квантового предела — мы же с вами всё знаем про квантовые изменения, э, Компьютер? — и Реальность нанесет ответный удар. Вот только на сей раз — ничего похожего на те квантовые изменения, какие нам с вами привычны. На сей раз изменение будет всеобщим, затронет даже Вечность, потому что этим квантовым изменением окажется отменено открытие темпорального поля. И вот тогда-то я наконец рассчитаюсь с вами, с Финжи, со всеми остальными, перейду в новую, неизменную Реальность и снова найду Нойс...

Он дико замахал руками и грянулся на пол в жутком хохоте, плечи его обвисли и тряслись, но он продолжал смеяться, как безумный, пока не охрип.

Твиссел уставился на него, окаменев от ужаса. Треск Хореммова хохота наконец стих. Техник застыл в неподвижности.

Тогда Твиссел выскочил из лаборатории и заорал во весь свой визгливый старческий голос, да так, что едва не охрип сам:

— Кто-нибудь! Немедленно найдите мне Наставника Мэнфилда из 28-го! Мэнфилда из 28-го, вызовите мне его немедленно! И скорую помощь! Да шевелитесь же вы, придурки! Мэнфилда! Наставника из 28-го! Ко мне!

8

Дженро Мэнфилд некогда характеризовал себя как «пацифиста» перед весьма важным собранием: комитетом по служебным взаимоотношениям при Всевременном Совете. Около девяти физиолет назад он предстал перед ними и принялся расхаживать туда-сюда нервической, шаркающей, косолапой походкой, сутуля широкие плечи, ероша засаленные каштановые волосы и всем тяжким выражением усталого лица демонстрируя, как он несчастен.

— У нас тут в Вечности идет война, — объяснял он среди прочего, когда начали обсуждать прошение, представленное им за месяц до встречи комитета. — С кем или чем мы воюем, я не вполне уверен. Возможно, с Реальностью. Или с идеализированным машинным представлением о людских бедах. Я полагаю, что наши цели благородны, но средства — безжалостны. Я, Компьютер, был офицером на этой войне; исходя из совершенного мною доселе, я бы оценил свой ранг как примерно соответствующий званию майора. — Его медленная речь стала еще сбивчивей, когда он замялся, подыскивая метафору, и затем привычным, до автоматизма отлаженным движением мысли переключился на терминологию первобытных веков, в исследовании которых черпал равно утешение и наслаждение.

Он заметно встряхнулся, собираясь с мыслями, и снова провел рукой по взъерошенным волосам.

— Я по складу характера к такой роли не пригоден. Если это война, то я в ней больше не могу участвовать. Нет смысла урезонивать меня, убеждать, что войну мы ведем за правое дело, что мы обязаны сражаться. Я пацифист. Я не могу сражаться.

Председатель комитета уточнил, чем же в таком случае намерен заняться Мэнфилд. Несомненно, ему известно, что отставка из Вечности и возвращение в Родное Время невозможны. Отправить его на пенсию в возрасте сорока физиолет — значит создать опасный прецедент. Не желает ли он отозвать свое заявление, а вместо этого попросить госпитализации и лечения?

Мэнфилд оставался непреклонен. Он в полной мере отдавал себе отчет, что Компьютера его ранга нельзя подвергнуть подобной процедуре без 1) его согласия или 2) прямой и явной угрозы психического заболевания. Второе крайне сложно доказать, а первое они от него не получат.

Он снова указал на свое прошение и сказал, в частности, следующее: