Конец века в Бухаресте

— Как вызовет его прокурор, он тут же в штаны наложит и прибежит! — отвечала Катушка, не стесняясь крепкого словца, только бы вразумить купца.

Прошло несколько минут, и Иванчиу вновь отложил перо, охваченный теми же страхами и теми же опасениями. Журубица с отчаянием в голосе закричала:

— О господи! Да он на четвереньках приползет! А не явится сам, если будет под стражей, то письмо принесу я вместе с прокурором!

Успокоенный Иванчиу продолжал писать. Сбивчиво и нескладно рассказывал он, что и сам был среди тех, кто неофициально вкладывал деньги в закладную, что при ликвидации дела Урматеку отстранил его от дележа, что ему известно, как Янку подделал данные осмотра на месте расположения, что он, Иванчиу, никаких денежных претензий не имеет, но ради полной ясности и честности в деле излагает все это и подписывается полным именем: Иванчиу П. Кристу. Украсив свою подпись завитушками, он написал и адрес, поставил дату, потом подул на бумагу и, откинувшись, посмотрел на нее издалека. Журубица едва сдерживалась, чтобы не схватить ее…

Пробежав глазами донос, Катушка сложила его вчетверо, спрятала в муфту и, не задерживаясь ни минуты, ушла, бросив на ходу «до свидания».

Оставшись один, Иванчиу уселся за стол и, обхватив голову руками, стал думать, оплошал он или нет. И как в тот раз, когда Урматеку показывал ему это несчастное письмо, чудилось Иванчиу ощерившаяся и готовая броситься на него собака. Долго так сидел Иванчиу, но так и не решил, правильно он поступил или нет.

Прежде чем приступить к расследованию, прокурор Александру Ханджиу размышлял, что он приобретет и что потеряет, «замаравшись», как он выражался, этим делом. Как опытный юрист, на успех он не надеялся. Но если никто не будет ему мешать, во что он не очень-то верил, все обойдется гладко. Если же он даст ход этому доносу, а Урматеку закричит «караул», и на помощь ему поспешит барон, и вся эта история придется не по нраву консерваторам, то от такого скандала, возможно, пользы будет еще больше. В любом случае как прокурор он всегда будет на высоте своего служебного долга. Ханджиу не слишком интересовало, кто такой этот Урматеку, о женитьбе он уже не думал, и Амелику, танцующую на балу, вытеснила более доступная и соблазнительная Катушка. Если же эта история кончится скандалом, то кому-то и он пойдет на пользу, в первую очередь либералам. И хотя Ханджиу знал, что и шум и борьба разразятся за пределами его кабинета, что сам он будет лишен возможности во что-либо вмешиваться, но зато он радовался, что его мудрость пойдет на пользу либеральной партии, идеалы и цели которой он разделял. Консерваторы всегда были ему чужды и по сути своей, и по убеждениям. Особенно в последнее время, когда консервативная партия усилилась жунимистской фракцией[17], Ханджиу окончательно утратил веру в этих бояр. Заниматься политикой ему запрещалось. Однако он полагал, что разбирается в ней, ясно видит, какова действительность, и знает, где пролегает нормальный и здоровый путь для общества. Кое-кто из новоиспеченных министров, не говоря уже о жунимистах, были и чужды и смешны ему: подумать только, господа с литературными и артистическими амбициями! Этот факт был для Ханджиу решающим! Литературой он никогда не увлекался, даже в студенческие годы, и однажды, посмотрев в Париже пьесу Гюго, твердо решил, что литература вещь совершенно бесполезная. Он и в грош не ставил адвокатов, особенно молодых, которые нашпиговывали свои защитительные речи выученными наизусть стихами, и почитал одного только известного цивилиста Стате Якомина, маэстро судейских словопрений, обладавшего строго юридическим умом и строившего свои речи лишь на основе статей закона, что не мешало ему быть широко образованным и начитанным человеком. Вечерами, когда Ханджиу уставал от дел, он с удовольствием перечитывал кодексы. Брал какую-нибудь статью, чаще всего гражданского кодекса, освежал в памяти ее содержание, потом закрывал глаза и мысленно начинал листать кодекс с самого начала. Казалось, он ощущал точное сцепление юридической логики и, когда добирался до нужной ему статьи, будто слышал щелчок взводимого курка. Для человека подобного склада, велеречивое ораторское искусство министров-жунимистов не имело никакой цены и ничего общего с установлением справедливости. Он предпочитал наглость Потамиани, играющего на заурядных интересах заурядных людей, и щедрые деньги либералов, которые они платили тем, кто работал на них. Вообще Ханджиу считал либералов единственной партией, которую всерьез могут сплотить ее политические идеалы, неважно, будет она в правительстве или в оппозиции. Потому-то он и решил в конце концов дать ход попавшему ему в руки делу.